Паук был на стене.

— Коля, убей его. Пожалуйста.

Максим стоял в центре комнаты и смотрел на паука. Не мигая. Ему было страшно, очень страшно — он стоял на носках и шумно дышал.

Мне был знаком этот страх.

Восьмилапое чудовище ползет по светлой стене. Оно быстрое, оно хочет упасть в рукав твоей кофты и затеряться там, чтобы обязательно потом залезть в ухо. Оно жаждет твоей смерти, и единственный способ расправиться с тварью — убить ее быстрее, чем она тебя…

Нет.

— Максим… Этот паук чуть больше сантиметра. Ты еще не видел тарантулов.

Ему было всего семь лет. Очень, очень глупый возраст, но столь важный для каждого человека.

— Ты не понимаешь. Он очень страшный.

— И это повод убить его

Я подошел к пауку и взял его в руки. Донес до пола, и теперь он ползал там. Я преграждал ему дорогу, если он направлялся в сторону дивана, шкафа или Максима.

— Ты смелый.

— В твоем возрасте я был трусом. Многое не понимал.

Я действительно многое не понимал тогда. И три года назад — тоже. И сейчас не понимаю.

— Легче всего убить объект своего страха, а не страх, да Не избавиться от ужаса перед пауком, а избегать их и убивать при возможности… Но в пауках нет ничего страшного. Знаешь

— Это тебе кажется, что…

— Нет. Мне не кажется. Я знаю. Поверь мне, куда страшнее не тебе, а пауку. Он не может раздавить человека тапком. Бояться стоит не милых восьмилапых комочков, Максим.

— А чего тогда
— Смерти близких. Несчастной любви. Войны. Бояться можно только того, чего ты не можешь контролировать. Остальное… Убивая пауков или возможности, ты допускаешь ужасную ошибку.
— Например

Я играл с пауком и улыбался. Мне совсем не хотелось вспоминать о том, каким же я раньше был трусом. Но если просят, то нужно отвечать.

— Мой инстинкт самосохранения был очень сильно развит. Как, полагаю, и твой. Мы же братья.
— И чего плохого в инстинкте самосохранения
— Ничего. Но когда все катались с горки, я стоял рядом. Когда все гладили собаку, я держался от нее подальше — вдруг блохи Когда меня позвали купаться на озеро, я сидел на берегу — потому что там была грязная вода и стекло на дне. Так меня и перестали звать куда-либо. Когда все дергали девочек за косички — я стоял в сторонке. Вдруг ей будет больно А когда все стали знакомиться с девочками, крутить романы и целоваться — я опасался, что меня отвергнут. И разобьют мне сердце.

Он стоял и слушал, затаив дыхание. А я постепенно оставлял пауку все меньше. Стены вокруг него сжимались.

— И да. Упав с горки, девочка заплакала. На собаке были блохи, а на дне озера действительно прятались осколки. И девочкам, может, было больно. И сердце мне разбить тоже могли. Но я… Я избежал всех этих бед. Мне не было больно. Только вот одного я не учел.
— Чего
— Я никогда не был действительно счастлив.

Паук застыл и попытался поползти вверх, но свет лампы для него погас. Он оказался заперт во тьме. Равнодушной, жестокой тьме.

Как же сильно он боялся. Несчастное чудовище.

— Да, Максим. Я могу убить этого паука. Но не буду. Слишком много их погибло из-за моей трусости. Слишком много пауков…

Я вынес его из комнаты и направился ко входной двери. Пойдем. Я тебя не обижу.

Десять лет назад я тоже увидел паука на стене. Сбил его на землю, накрыл какой-то крышкой и пинками погнал эту крышку к двери. Я хотел выкинуть его, держал в руках тапок и листок, и надеялся, что монстр не вылезет из своей тюрьмы.

А он вылез. Я трясущимися руками поднял крышку, чтобы вновь спрятать большого паука под ней.

Только промахнулся, и она задавила его.

Тогда я, свободный от страха, увидел всего лишь хрупкое тело с тонкими, прижатыми к телу лапками. Труп паука. Он был безобиден и при жизни, а мертвый…

И я заплакал. Заплакал и, взяв коричневый шарик на руки, поклялся отныне спасать их. Мне вдруг стало ясно, что я боюсь совсем не тех пауков. И что пауков этих много. Слишком много.

Тогда мне открылась истинная сущность моего страха, который я считал осторожностью, и стало очевидно — я трус. С тех пор прошло много времени. Но некоторых вещей я все так же боялся. По крайней мере, я понял, что паук не сожрет сердце — в отличие от любви.

Я открыл подъездную дверь и выпустил маленького монстра. Давай, парень. Живи. Это был не первый и далеко не последний паук, с которым я должен был справиться.

— Спокойной ночи, дружище. Извини за убитых братьев.

Я прошел в комнату Максима и увидел: он сидит за столом и рисует паука. И как бы мне хотелось, чтобы вслед за ним он нарисовал все, от чего я в свое время бежал. Дворовую собаку, искристую гладь воды и свою первую, счастливую любовь.