— Коннор, сколько у меня ещё осталось

— 5 минут, — буркнул Коннор из дальнего угла комнаты. — Ты уверен, что сам это сделаешь, или мне тебе помочь
— Я сам, пожалуй. Но всё равно спасибо. — Полански мотнул головой и затянулся сигаретой.

Пять минут. Пять минут — это всё, что у него осталось. Правы были древние: ничто так не отягощает, как долгое ожидание. В детстве ты ждёшь, пока родители заберут тебя из детского сада, потом, повзрослев, ты ждёшь, когда кончатся уроки в школе или пары в университете, затем — когда кончится рабочий день. Всё это время ты изнываешь, желая вернуться домой. В старости мы отсчитываем, сколько дней нам ещё осталось прожить, пока смерть не заберёт наши души и тела. Мы не имеем ни малейшего понятия о том, сколько нам ещё осталось, но всё равно знаем, что рано или поздно этот момент настанет. Но в этом случае всё немного по-другому…
Комната была окутана табачным дымом. Полански затянулся, после чего затушил сигарету и посмотрел на столик. На столике уютно расположился граммофон, игла бегала по дорожкам виниловой пластинки, наигрывая старую песню, в которой чернокожий мужчина пел о том, как прекрасен этот мир. В этом была какая-то степень иронии. Полански ухмыльнулся. Надо же, даже в этот, казалось бы, неподходящий момент, он сохранил чувство юмора.

— Время вышло, приятель. — Коннор поднялся из кресла и медленно направился ко мне, как паук ползёт по своей паутине, подбираясь к мухе, попавшей в липкие тенета. — Держи, хочешь сделать хорошо — сделай это сам, Полански. — С этими словами Коннор протянул ему инструмент.
— Шесть — Каким-то уж совсем радостным голосом спросил Полански.
— Ага, как ты и просил, — бросил Коннор, после чего отправился в своё кресло в дальнем углу комнаты.
Открыв барабан, Полански удовлетворённо хмыкнул. Шесть — это хорошо. Шесть — это наверняка, чтобы не оставалось сомнений. Барабан с щелчком встал на своё место.
— Шевелись, дружище. — Коннор явно нервничал, он барабанил пальцами по подлокотнику кресла. — Мне ещё убирать за тобой, а это явно не пятиминутное дело.
— Тогда не будем медлить, — улыбнулся Полански. — Извини, что запачкаю тебе здесь всё.
— Это несущественно, — ответил Коннор. — Слушай, Ричи, а скажи мне: зачем тебе всё это Почему ты хочешь закончить всё так
— Хочу отдохнуть. Отдохнуть в объятиях Тени. Реальность слишком уж яркая для меня. Слишком суматошно жить в этом мире, Бенни. Пора и честь знать.
Полански поднял револьвер. «Шесть — это хорошо, шесть — это наверняка», подумал он и нажал на спуск.
Багровое пятно окрасило стену и значительную часть «Вавилонской башни» Брейгеля-старшего и начало медленно стекать вниз. На пол с глухим стуком приземлился новёхонький «Смит-Вессон». Голова Полански свесилась влево, из рваной дыры в левом виске на пол падала дождевыми каплями кровь, марая кресло и паркет. С едва слышным шорохом пластинка завершила свой бег, и звуки старой песни стихли. Улыбка замерла на лице Полански, а в открытых глазах угасал свет. Тьма приняла его в свои объятия.
Коннор подошёл к трупу, посмотрел в его остекленевшие глаза. Это были глаза человека, знающего, на что он идёт, это были глаза человека, уверенного в своём деле. Коннор протянул руку, провёл пальцами по векам и закрыл глаза друга. Потом нагнулся, чтобы поднять с пола револьвер. Повертев его в руках, он положил его на столик. Хрустнув пальцами, Коннор хмыкнул и потянулся. Осмотрев комнату, он протянул руку к бокалу, в котором ждал своего часа бренди. Выпив его содержимое, Коннор почесал подбородок и снова взглянул на труп, на кровавое пятно на стене и картине. Алый след уже дошёл до плинтуса и начал стекать на пол.
— Нет уж, убираться я не хочу и не буду. Не хочу, чтобы это был я. Пусть убирается полиция. — С этими словами Коннор взял со столика револьвер, приставил к виску и выстрелил. Рядом с первым кровавым пятном на стене появилось второе. Теперь на картине создавалось ощущение, что с неба идёт кровавый дождь, карая вавилонян за их дерзость.
Шести хватило с лихвой.