Без просвета

Валерий Викторович сидел на табуретке перед журнальным столиком и листал альбом со старыми фотографиями. Он медленно переворачивал тяжелые от порыжевшего клея страницы, то и дело смачивая пальцы слюной — дурная привычка, приобретенная еще в те времена, когда страницы книг нужно было разрезать ножом для бумаги и они постоянно слипались вместе.

В желтом свете настольной лампы люди на фотографиях выглядели пластиковыми, ненастоящими — сказывалась манера советских фотоателье, у которых лучше всего получались фотокарточки для будущих надгробий. Впрочем, всех этих людей уже действительно не было в живых, подумал Валерий Викторович и тут же испуганно сам себя поправил — он-то пока еще был по большому счету здоров.

Фотоальбомы хранились в комнате сына. На фотографиях Вите везде было не больше семнадцати, хотя он погиб в тридцать девять. Многие его вещи не переставляли уже лет тридцать, Валерий Викторович лишь стирал пыль каждым субботним утром. У старого проигрывателя заело крышку, в нем так и осталась пластинка «Землян», привезенная Витей из Москвы, когда он еще возвращался домой на каникулы. На полке закрытого секретера тугим монолитом, таким, что и не достанешь ни одну книгу, выстроились школьные учебники и двенадцать бежевых томов детской энциклопедии, которые когда-то с таким трудом приходилось выменивать у знакомых на детективы.

Валерий Викторович долго смотрел на последнюю фотографию в альбоме, цветную, — Витя стоит в своей военной форме, чуть наклонившись вперед, а они с женой сидят, получается такой своеобразный треугольник из лиц. У Валерия Викторовича с Витей одинаковые усы, разве что у отца чуть порыжее от сигарет и подлиннее. Жена в каком-то польском трикотаже, который привозил тогда ее брат Павел из своих командировок.

Нет уже брата Павла, и никого нет, и не будет никогда. С какой-то неожиданной для самого себя злостью Валерий Викторович захлопнул альбом, отозвавшийся гулким звуком. «Надо бы заварить свежий чай», — подумал он, но вставать не спешил — ноги у него были больные, и лишних движений Валерий Викторович предпочитал не делать. Он переводил взгляд со шкафа на секретер, с подоконника на полку, без всякой цели, словно пассажир в поезде.
Что-то вдруг остановило его взгляд, какая-то неаккуратность почудилась в застывшем навсегда интерьере. Будто бы внизу за кроватью, закрывая нижний угол ковра, темным пятном свалена какая-то бесформенная куча одежды.

Валерий Викторович протер очки рукавом пиджака и вновь посмотрел на ковер. Свет лампы высекал на нем освещенный полукруг. Книзу от этого полукруга желтоватые полосы и красно-коричневые узоры темнели и, наконец, растворялись в густой, непроницаемой черноте. Там должна была находиться розетка — в нее обычно включали пылесос — но никаких контуров невозможно было различить.

Первой мыслью было включить верхний свет. Можно было передвинуть лампу — и это сомнительное пятно бы немедленно рассеялось. Можно было просто пройти через комнату в тот угол — всего-то шагов пять.

Однако Валерий Викторович не торопился, оправдывая себя артрозом и здравым смыслом. Это же был всего лишь обычный темный угол комнаты. И ему самому было уже не шесть лет, а шестьдесят. В молодости он работал в метро, ходил по грязным подсобным тоннелям, где шныряли крысы. Как-то раз фонарь погас, и ему пришлось почти два километра пройти на ощупь. Валерий Викторович прошел этот путь спокойно, даже с некоторым упоением от сознания собственного бесстрашия. Вот и сейчас ему хотелось сохранить достоинство, не пугаясь, как ребенок.

Валерий Викторович медленно, мучительно встал с табуретки, опершись обеими руками о столик, и побрел в гостиную, где мелькали тени от беззвучно вещающего телевизора. Настольную лампу он так и оставил включенной.

∗ ∗ ∗

В понедельник Валерий Викторович приходил с работы немного раньше. В его обязанности завхоза входил учет стройматериалов на складе, который располагался на другом конце города. Виктор Васильевич всегда выезжал туда с небольшим запасом, чтобы вернуться домой не в шесть, а в полшестого.

Около почтовых ящиков в подъезде Валерий Викторович остановился, чтобы перевести дух. Подъем по лестнице для него в последние годы представлялся пыткой, черной вехой, делящей день на две части — до подъема и после. Почему, почему в пятиэтажных домах не предусматривали лифтов Экономили на здоровье людском, сволочи кремлевские. План перевыполняли, наверное. Пусть попробовали бы добраться на самую верхотуру с таким артрозом, когда чувствуешь, как кости скрипят друг о друга, когда темнеет в глазах от этой боли в пальцах ног и коленях.

Старый завхоз уцепился за перила, зажав портфель под мышкой, и, потеряв изрядную долю своей благообразности, то ли запрыгал, то ли пополз вверх.

Первый пролет. Внутренняя рама окна пуста уже много лет. Сбоку — еще несколько почтовых ящиков; у половины дверцы безвольно отвисли, обнажив свернутые рулоны предвыборных газет.

Второй пролет показался каким-то простым и коротким; Валерий Викторович, не останавливаясь, проскочил лестничную площадку и преодолел сразу и третий. Словно разряд прошел через колено. Морщась, завхоз смотрел на наклейки из турецких жвачек, которыми в начале девяностых кто-то обклеил здесь подоконник.

Четвертый. Черные металлические двери, окурки на полу. Кто же курит около квартиры, когда можно подойти к окну За ним — пятый пролет. Спазмы начинают сворачивать ступни в трубочку, и Валерий Викторович поднимается дальше на одних пятках. Сейчас бы стопку… или даже лучше стакан водки, залпом, чтобы слезы выступили и разгорячились щеки, а боль погасла.

Шестой пролет пройден. Сколько это процентов Семьдесят пять Подавляющее большинство, значит. Второй тур не понадобится. Артроз не победит его. Не в этот раз.

Седьмой пролет — особенный. Окно после него заделано кирпичной кладкой уже много лет — неизвестно с какой целью решили сэкономить на стекле. Здесь чистые стены и подоконник, потому что на пятом этаже уже двадцать лет живут одни и те же приличные семьи.

Валерий Викторович остановился, выпрямился, взял портфель в руку, поправил пиджак и очки. Оставшиеся ступеньки он должен был преодолеть с достоинством. Медленно переступая с ноги на ногу, завхоз поднялся на свой этаж, вытер ноги о черный резиновый коврик, четыре раза провернул ключ в замочной скважине и вошел внутрь
Все, день закончен. Он добрался домой, теперь можно было отдыхать.

В квартире Валерий Викторович налил горячей воды в тазик для ног, переложил вафли в конфетницу и со стаканом сладкого чая расположился на диване. Одни новости, другие, какие-то разговоры успокоительно журчали с экрана, а если становились слишком назойливыми, то он просто выключал звук. Хотя и это не вполне помогало — Валерий Викторович давно заметил, что соседи снизу очень часто включали то же, что и он, и звук проникал сквозь перекрытия.

Вот и опять. Он убавил громкость до предела, а реклама продолжала сдавленно кричать откуда-то снизу. Поначалу, помнится, Валерий Викторович думал, что начинает уже выживать из ума, потом пытался отрегулировать свой телевизор, пока наконец не разобрался, в чем тут дело.

В памяти немедленно возникла вчерашняя нелепая ситуация. Конечно же, он и сейчас не тронулся умом. Нужно пойти в комнату сына и убедиться, что вчера всего лишь неудачно падал свет в тот угол. К тому же лампа до сих пор горит — того и гляди, плафон перегреется, мало ли что может случиться.

Осторожно ступая босыми мокрыми ногами по линолеуму, Валерий Викторович открыл дверь, подошел к журнальному столику, смочил слюной палец и прикоснулся к лампе, но тут же отдернул — черный пластик нешуточно раскалился за сутки. Он немедленно надавил на кнопку — теперь комната освещалась только пробивающимся сквозь голые ветки уличным фонарем и полосой света из-за двери.

А в углу по-прежнему было черным-черно. Только на этот раз Валерию Викторовичу показалось, что темное пятно стало значительно больше — оно немного распространилось вверх и заняло все пространство под кроватью. Почему он не взглянул туда до того, как выключил лампу

Рука Валерия Викторовича машинально потянулась в сторону кнопки и остановилась в нескольких сантиметрах от нее. Он почувствовал, что не нужно включать свет, что совершенно незачем узнавать, что там скрывается между кроватью и шкафом, будто бы кто-то попросил его не мешать для обоюдного благополучия.

Это же просто темное место, небольшой кусок комнаты, куда не проникает свет. Правда, как-то оно уж слишком черное — обычно даже в самом глухом подвале не увидишь такой черноты. Глаза — вещь несовершенная, все эти палочки и колбочки не сравнить с жидкими кристаллами или светодиодами, и в любой тьме чудятся какие-то светлые помехи, мелкозернистый шум. Что-то кажется чуть краснее, что-то — желтее. А здесь цвет был неестественно черным, однородным и каким-то объемным, что ли. Куча тряпок, как ему показалось в первый раз.

Валерий Викторович, ежась из-за холодного пола, поспешно покинул комнату и прикрыл за собой дверь.

Выспаться, ему обязательно нужно выспаться. С утра вся эта нелепость исчезнет. У жены было снотворное, срок годности, наверное, истек, но вряд ли оно перестало действовать так быстро. Проглотить две желто-белые капсулы, запить остывшим чаем и лечь спать прямо здесь, на диване.

На экране бесшумно шевелились фигуры людей. Кто-то высокий, склонившись, жал руку маленькому, а потом они вместе усаживались за стол. По низу экрана энергично двигалась строка текста, без очков не разобрать. Тени от телевизора прыгали по шторам. Опять эти тени, черт бы их побрал.

∗ ∗ ∗

Он проспал одиннадцать часов, проснувшись даже позже будильника, в полседьмого утра. Валерий Викторович терпеть не мог опаздывать, поэтому сразу же неуклюже поднялся и побрел в ванную, почти не сгибая коленей.

Сначала он принялся чистить зубы, постоянно сплевывая розоватую смесь слюны и пасты. Привычно саднило измученные стоматологами десны. Затем настало время бриться — занятия этого завхоз не любил никогда, но еще больше ему не нравилась эта белая изморозь на щеках. Усы, наполовину черные, он оставлял, регулярно подстригая маникюрными ножницами.

Валерий Викторович состриг несколько миллиметров жестких волосков до уровня губ и положил ножницы на край раковины. Они тут же соскользнули, звенькнули о трубу с горячей водой и оказались за бачком унитаза.

Присесть он не мог — а если бы попытался, то вряд ли бы потом встал — поэтому за ножницами попробовал наклониться, не сгибая ног, словно журавль. Кровь прилила в голове, застучало в висках, однако теснота старого совмещенного санузла не позволяла дотянуться до ножниц, издевательски блещущих на бетоне.

Распрямляясь, завхоз краем глаза уловил темное пятно под ванной, спереди, там, где находился смеситель. Такое же непроницаемо черное, как в комнате сына. Свет словно бы полностью поглощался в том углу, где раньше были видны ржавые трубы и какие-то потерявшие цвет тряпки.

Опершись о стиральную машину, Валерий Викторович достал из кармана кальсон футляр с очками, надел их и еще раз внимательно посмотрел под ванную. Да, темный угол, но как-то слишком, чрезмерно темный. Он потянулся ногой, но не достал, лишь ощутил слабый холодок, будто ветер с улицы через крошечную дырочку проникал в ванную комнату.
Может, к окулисту сходить в поликлинику рядом с работой Вообще, все это слишком похоже на куриную слепоту, надо будет попить витамины. Да, наверняка это именно расстройство сумеречного зрения, как писали в медицинской энциклопедии — зеленой толстой книге, которую он любил читать за чаем в кресле, сверяя симптомы со своими ощущениями. Определенно, нужно не забыть купить витамин А на обратной дороге.
Валерий Викторович вышел из ванной и прошел в гостиную, где в гардеробе висели его пиджаки и рубашки. По пути посмотрел в сторону приоткрытой двери — в комнате сына было совершенно темно, хотя шторы он вроде бы не задергивал.

Ретинол должен помочь. Обязательно поможет.

Выходя из квартиры, Валерий Викторович на всякий случай прикрыл дверь в детскую.

∗ ∗ ∗

Витамины он купил, проглотив два полупрозрачных желатиновых шарика еще в аптеке. Более того, купил тем же вечером еще несколько вещей, до которых все как-то не доходили руки: шнурки для зимних ботинок, стиральный порошок, новую пьезозажигалку для плиты, банку меда. Пришлось побродить по магазинам, некоторые из которых были не совсем по дороге.

В конце концов Валерию Викторовичу просто стало стыдно, что он так откровенно боится идти домой. Завхоз попрощался с продавщицей в овощной палатке, с которой беседовал уже десять минут, забрал кочан капусты и картошку, а затем направился через дворы к своему дому.

В этот день он взбирался на свою Голгофу — от первого этажа до пятого — особенно долго. Мешали пакеты, да и находился Валерий Викторович изрядно за день. Особенно долго он стоял около замурованного окна, все не решаясь на последний рывок.

В итоге, когда завхоз закрыл за собой входную дверь, уже совершенно стемнело. Он торопливо нащупал у двери выключатель. Сороковаттная лампочка тускло зажелтела над головой сквозь матовое стекло плафона.

Проходя на кухню, он заглянул в ванную сквозь узкую щель между дверью и косяком. Черным-черно, даже зеркало не отблескивает. Обжигающий холод прошел по спине, и Валерий Викторович рывком захлопнул дверь, навалившись на нее всем телом. Спина в этом пиджаке потела всегда, особенно после восхождений по лестнице, но сейчас ему казалось, что рубашка промокла сверху донизу. И не постирать ведь теперь, промелькнула странная мысль в голове.

Валерий Викторович прохромал в спальню, скинул пиджак, вязаную жилетку и рубашку, оставшись в мешковатых серых брюках. Он полностью вытащил ящик с мелочами из книжного шкафа — такие ящики всегда появляются в квартирах, где живут несколько десятков лет, наполненные ключами, катушками ниток, брелками, какими-то листками и прочими приметами времени.

На дне обнаружилось то, что он искал — никелированный дверной ключ. Когда-то они с женой купили новые дверные ручки во все комнаты, с простеньким замком из тех, что можно открыть пластмассовой расческой. Никто ни от кого прятаться не собирался, про ключ надолго забыли, но Валерий Викторович в силу профессионального опыта никогда ничего не выкидывал и хорошо помнил, где что хранится.

Завхоз прошел в гостиную и запер комнату сына. Щелчок замка подействовал на него, как успокоительное — отпустило спину, отлила кровь от лица. Жаль, что нельзя запереть ванную — там только шпингалет внутри.

Он пробежался по квартире, включая везде свет. На кухне светло, в гостиной тоже, коридор в порядке. Перед кладовкой Валерий Викторович ненадолго задержался, но все же решительно рванул дверь. Ничего страшного, все видно. Он порыскал взглядом по полкам, заставленным зеленоватыми стеклянными банками, обнаружил фонарь, который ему подарили на работе на какой-то из прошлых дней рождения. Фонарь завхоз забрал, но кладовку на всякий случай все-таки запер — ничего полезного там больше не должно было остаться.

Наконец он вернулся в спальню. Здесь было темнее всего: из четырех лампочек в люстре горели только две, и те слабосильные. Валерий Викторович заглянул под трюмо, затем под тумбочки и кровать. Вроде бы ничего особенного, только пыли что-то стало многовато, нужно будет пропылесосить.

Впрочем, он все-таки решил сегодня спать в гостиной, а спальню закрыть на ключ. На всякий случай.

∗ ∗ ∗

Вечером следующего дня Валерий Викторович пошел чуть другой дорогой, специально задержавшись после работы. Окна не горели, хотя он нарочно оставлял весь свет включенным. Впрочем, нет, в гостиной он его выключил, а в спальню так и не зашел. Значит, погас только свет на кухне. Или он все-таки и его погасил по старой привычке
Ноги сегодня болели особенно сильно — наверное, дело было во влажной погоде. Колени почти совсем не сгибались.

Добравшись до прихожей, он рухнул на комод. Когда-то Валерий Викторович запрещал сыну на него садиться, чтобы не гнулись ножки, но теперь у него не было сил стоять. В гостиной было совершенно темно, разве что не

Вам может также понравиться...

Добавить комментарий