Бывает так, живешь такой, никого не трогаешь. И вдруг бесплатно предлагают поехать в Гамбург снимать фильм с друзьями, а вроде лотерею не выигрывал и лампу Алладина не трогал. Ну, чудеса – сделали визы да полетели. Когда мы там оказались, на улицах города

В приятный летний вечер мы прятались от слезоточивого газа во дворе одного из домов, из арки которого открывался роскошный вид на трехметровый костер из предметов муниципального городского быта. В арке я разговаривал за жизнь с местным немцем, работником хосписа. Улицу заливали газом и водой из бронированного водомета. Тем временем пришли друзья, да еще с огромным бутербродом, чуть позже пришел Глеб, который снимал происходящее с высокой строительной конструкции.

Мы наконец–то собрались все вчетвером, и было решено почилить, посидеть и покурить. На улице становилось неспокойно, и люди торопливо сваливали из арки. Знакомый немец предложил нам убежать, так как полиция уже совсем близко. Бежать нам никуда не хотелось, и мы вежливо отказались. Как тут убежишь, когда у одной бутерброд, а другой хочет завернуть джойнт Так мы остались в той арке. Я посоветовал Глебу убрать карту памяти из его камеры, мало ли что… Он прислушался и потом не пожалел.

Мы прошли вглубь арки, забрались на двухметровый мусорный контейнер, уселись поудобнее. Сидим, заворачиваем папиросу, едим бутерброд и оживленно обсуждаем происходящее. Думаем, прогонят сейчас честных людей с улицы, а мы посидим тут часок–другой, переждем, потом все угомонятся, и пойдем тусить дальше.

Посидели, скажем, не очень долго. Через несколько минут наступила весьма подозрительная тишина, по арке забегали лучи фонариков и чьи–то сапоги. Инстинктивно мы встали и подняли руки вверх, мол мы–то тут при чем Сидим и не жужжим. Досадно, что по мнению забежавшего во двор отряда спецназа с боевыми автоматами, мы только и делали, что жужжали.

Что происходит Ни хера не понятно, тычут в лицо автоматами и фонариками, кричат на бусурманском языке, мы вообще не одупляем чего им надо, орут как бесноватые – громко, агрессивно. Я реально поймал мысль, что тут–то нас и застрелят.

Мы кричим в ответ: «ИНГЛИШ! СПИК ИНГЛИШ!» А они: «ЛЭЙ ДАУН!» Ну, даун – так даун, я спускаюсь с мусорного контейнера, тут же получаю порцию пиздюлей от одного из терминаторов и ложусь трогать щеками асфальт. Другой боец зачем–то решил придать моему лицу новую форму и пнул меня сапогом по ебалу. И чем я заслужил такое обращение, мистер

Бегают по двору одуревшие, операция у них. В недружелюбной манере один спрашивает, кто еще в арке Я говорю, гляди, только мы вчетвером. Он начинает трогать мой рюкзак и спрашивает у меня, что там лежит. Я отвечаю, что камера… И тут понимаю, что не могу ничего добавить, хотя в рюкзаке у меня большой бронзовый бюст Ленина. А он свирепеет, мол, отвечай щенок, в рюкзаке ведь еще что–то есть. А я лежу и не понимаю, зачем мне ему говорить, что в рюкзаке бюст Ленина Все равно, что сказать человеку, тычущему тебе в лицо автоматом, что в рюкзаке у тебя камера и еще непонятная хуйня. Так что я лежу такой и храню молчание. За этим последовал грубый шмон по карманам и рюкзаку. Думал, ведь точно телефон или паспорт сейчас вдруг пропадут. 15 минут мы лежали в наручниках, разглядывая макро виды асфальта, пока бойцы антитеррора шмаляли из автоматов по крышам почем зря.

Через какое–то время во дворик зашли уже обычные полицаи – в бронежилетах и шлемах, хм… а их главное отличие от спецназа – цвет костюма и отсутствие боевого автомата в руках. Они подняли нас с земли, повели в арку и поставили лицом к стене, пинками по ногам разъяснив, как широко они должны быть у нас поставлены.

Бойцы спецназа тем временем с завидным профессионализмом вышибли дверь в арке, которая, вероятнее всего, хранила за собой лестницу наверх.

В это время в арку десантируются десятки полицейских космонавтов, я думаю, не многовато ли сил вы тратите на задержание четырех русских туристов

Глеб, стоя у стены без умолку повторял, чтобы агрессоры отдали ему дорогую видеокамеру, которую он перед задержанием оставил во дворе, на что ему отвечали, что можно про нее забыть. Глеб настаивал на возвращении камеры очень упорно, вероятно всех заебал, и в конце концов ему принесли камеру.

Постепенно стенка обогатилась еще пятью–шестью туристами (не путать с террористами), поставленных лицом к стене рядом с нами. Среди них был тощий мужичок лет пятидесяти, пара восемнадцатилетних пацанов, веселый говорливый парень, одетый во все черное, с красными от слезоточивого газа глазами. Потом еще присоединился не менее веселый немец лет тридцати, одетый в клетчатые шорты и обтягивающую пузо футболку. Всех для порядка заковали в пластиковые наручники.

За каждым из нас вплотную стояли полицаи. Моей спине достался нервный и грубый молодой человек. Он без устали орал на меня и пинал по ногам, чтобы они стояли шире. На поперечный шпагат я садиться никогда не умел, так что в определенный момент пинать стало бесполезно, и он переключился на другое. Заметил, что я закован в комфортабельные металлические наручники, снял их и надел пластиковые, затянув их очень сильно. Потом начал раздраженно обыскивать мои карманы и рюкзак. Руки в огромных перчатках с трудом залезали в карманы, от чего он злился сильнее. Как оголтелый кричал мне на ухо, что я буду делать все так, как он прикажет. Если ему захочется, чтобы я лег, я должен лечь, если он скажет бежать, то надо бежать, и если я буду сопротивляться его всевластию над моей скромной персоной, то будет очень больно. После каждого выкрика он спрашивал, хорошо ли я его понял. Я отвечал, что понимаю его очень хорошо, в конце концов, у кого из нас проблемы с восприятием действительности Я не видел его лица.

Стояли мы так достаточно долго. Посещали разные мысли. Почему этих чертей набивается в арку так много Может, их загнали сюда протестующие Тогда вскоре нам тоже придется несладко. Я надеялся, что протестующие понимают, что кроме полиции в арке есть еще и люди и не станут отправлять нас в ад.

Алена констатировала факт, что под глазом у меня смачный пиздюль, я ответил ей, как хорошо, что скинул ганжу перед этим ебучим штурмом.

Затем пришла женщина–полицейский, начала переписывать наши имена ручкой на клочок бумаги. Я долго диктовал ей свое имя по буквам, английский алфавит давался ей с трудом, и она писала околесицу, а я максимально вежливо пытался о
бъяснить ей, что это не та буква. От этого она очень нервничала.

Стало понятно, что скоро нас поведут без почестей по этой славной улице. В последний раз нас предупредили, что если мы будем «резист», то испытаем «пэйн». Мы вышли с конвоем из арки, каждого из нас сопровождало трое полицейских. Ни одного тяжелого предмета не было брошено в нашу сторону. Минут десять мы топали по улице, сначала под вспышки фотокамер и свист толпы, потом зашли в зону, оккупированную полицией, и прибыли в участок.

Точнее сказать, гараж участка – небольшое помещение с открывающимися вверх металлическими воротами. Ворота эти подняли, нас завели внутрь и поставили всех вдоль стены. Арестованных было больше пятнадцати человек, я стоял почти у самых ворот, а друзья были на другом конце этой линии. У стены мы провели полтора часа, рядом с каждым находился конвойный коп, который менялся через двадцать минут, что вполне разумно, ведь утомительно выполнять такую сложную работу дольше. Те, что отходили – закуривали, открывали шоколадные батончики и небольшие бутылки с газировкой, которые в огромном ящике завезли в участок на тележке с колесиками. Справа от меня, у самых ворот, стоял пацан лет двадцати, с другой стороны был тот самый парень с красными глазами, он не замолкал ни на минуту. Непонятно, о чем трещит, но он обращался к каждому полицейскому, а те реагировали на него по–разному, одни начинали смеяться, другие игнорировали, прочие враждебно сверлили его взглядом.

Что нас ожидает, я понятия не имел. Тощий пожилой мужичок что–то сказал конвойному, после чего тот взял с пола одноцентовую монетку и демонстративно положил мужичку в карман. Некоторые полицаи захохотали. К пацану справа приблизился сменившийся конвойный и на полном серьезе сказал по–английски, чтобы тот даже не думал сбежать. Действительно, закованный в наручники за спиной пацан мог запросто убежать из участка, около которого находится дюжина полицейских машин и трется несколько десятков копов.

Всех по очереди отводили к стене фотографироваться, а потом что–то записывали.

Потом пришел важный лысый полицай, видимо, самый главный, он великодушно снял наручники со всех, кроме меня и еще пары человек. Я спросил говорливого немца, чем мы так сильно отличаемся от остальных, на что тот добродушно ответил – мол, не знаю, приятель, но если ты попросишь сводить тебя в туалет, то они снимут наручники. Вопрос был принципиальный, кисти рук болели и затекали, и я спросил своего конвойного, можно ли мне посетить уборную, на что тот отрицательно помотал головой. Затем я дождался, когда главный и лысый пройдет мимо, и громко заявил, что хочу в туалет. Тот сразу снял наручники и выполнил мою просьбу. Потом меня сфотографировали у стены, достали все вещи из карманов и рюкзака и небрежно кинули в пластиковый мешок. Как честный гражданин России, я с досадой пришел к мысли, что половину из этих вещей я больше не увижу. Но после оказалось, что ничего не пропало. Это же Германия, тут все по–честному.

Женщина–полицай, которая переписывала мои данные, спросила, откуда у меня фингал. Я заявил, что меня избил полицейский, а она, качая головой, сделала какую–то пометку в протоколе, наверное, «пиздобол».

Меня отвели в бронированный микроавтобус с зеленой полоской с надписью Polizei, посадили в камеру с пятью сидячими местами. Постепенно ко мне начали подсаживать других задержанных, в итоге в следующий стратегический пункт мы весело доехали впятером. Со мной ехали друзья – Глеб и Ильдар; тот самый тощий мужичок и молодой парень в черной одежде. В пути были около получаса, все это время в клетке не замолкала русская, английская и немецкая речь. Я узнал, что молодой немец работает на заводе по производству крыльев для самолетов, а дедок – владелец кафе в Гамбурге. Оказалось, что полицай засунул ему монетку в карман после того, как мужичок сказал, мол, вы живете на налоги простых людей не для того, чтобы так с ними обращаться. Я спросил, о чем постоянно трещал разговорчивый немец с красными глазами, мне ответили, что тот просил воды промыть глаза от слезоточивого газа.

Нас доставили во временную тюрьму, как выяснилось позже, наскоро построенную специально для тех, кто посмеет выразить протест против богатых господ и их важных встреч. Здесь–то и началось самое интересное.

Это была огромная территория, огороженная забором с небрежно наваленной на него колючей проволокой. Внутри находилось много грузовых контейнеров, покрашенных в белый цвет и обитых изнутри фанерой. По территории сновали туда–сюда обычные люди, одетые в желтые жилеты со знакомой надписью Polizei на спине. Оказывается, все они действительно несли службу в полиции, и отличает их от смертных только желтая жилетка, надетая на футболку.

Нашу компанию разлучили, двое мужиков в жилетках сопроводили меня в фанерную комнату, которая закрывалась на шторку. Стою у стены, а трое молодых полицаев лет двадцати пяти недружелюбно пырятся. Один из них, невысокий парень в голубых резиновых перчатках, подошел ко мне вплотную и с весьма серьезным прищуром спросил: «Do you remember me». «Чооо», – отвечаю, а он, замешкавшись, отступил и продекларировал, что сейчас у меня есть два выбора. Первый – я должен раздеться до гола, приподнять пенис, затем повернуться «спиной» к полиции Гамбурга и присесть на корточки. Тут он замолчал. Я спросил, какой второй Он сказал, второй – когда я сам тебя обыщу. Я с трудом сдержал в себе все ироничные шутки и начал раздеваться. Дойдя до трусов, я спросил – обязательно ли вам пялиться на меня втроем, будто, чтобы задокументировать, что у меня нет ничего в очке, нужно три свидетеля После чего перчаточник недовольно закрыл шторку, и я сделал все так, как он просил, и вероятнее всего, как ему нравится. После этого было несколько минут томительного ожидания. Я спросил, куда мне жаловаться, если меня отпиздил полицейский На это все помотали головой и сказали, что не знают. Мне предоставили бумагу с перечнем моих вещей на подпись. А я понять не могу, что тут написано и зачем вообще подписывать список немецких слов И начал спрашивать по пунктам, какая это вещь, чтобы в списке не оказалось лишнего, что мне не принадлежит. Полицаи переводили на английский втроем, некоторых слов они не знали, и когда очередь дошла до бумажных носовых платков, один из них сказал: «It’s for your… » и сделал идиотский жест с характерным звуком, будто сморкается в руку. Все жилеточники дружно захохотали, а я подумал о том, что слыхал шутки и посмешнее.

Затем они спросили, принимал я алкоголь или наркотики, я уверенно ответил, что нет.

Меня повели в камеру, сопровождающим я заявил, что мне срочно нужна медицинская помощь и адвокат. Они обещали попозже и дали мне одеяло. Камера представляла собой обитый фанерой грузовой контейнер без окон где–то два на четыре метра, в ней была абсолютно бесполезная фанерная скамья, дверь с глазком, и кнопка вызова. На полу на одеялах спали двое молодых людей. Я тоже расположился на своем одеяле и попытался уснуть.

За полутора суток, которые довелось провести в этой тюрьме на скорую руку, я выходил из камеры раз десять. Каждый раз меня сопровождали разные полицаи в одинаковых желтых жилетках. В камеру постоянно заглядывали копы. Кто–то спрашивал, все ли у меня хорошо (до сих пор не могу понять, какой в том смысл, ведь все заебись), некоторые просто молча проверяли, есть ли еще кто живой в этой клетке.

Я задремал. Через какое–то время зашли двое жилеточников и повели к доктору. Доктор был вежливый и добрый. Он спросил, что меня беспокоит, я показал на фингал, он дал мне компресс и две обезболивающие таблетки. Я поинтересовался, где можно найти справедливость, если тебя били сапогами по лицу люди в форме Двое сопровождающих недовольно переглянулись. Доктор объяснил, что мне дадут адвоката, и такие вопросы я должен решать с ним. Мы попрощались, и меня повели звонить. У телефона лежала брошюра с надписью «Legal Team» и единственным номером. Позвонив по нему, минут десять рассказывал адвокату мою печальную историю. Она спросила, не разговаривал ли я с полицией. Ну, ей богу, что за вопрос

После разговора с адвокатом я попросил позвонить в Россию, на что полицаи ответили – звонить можно только в посольство. Спасибо, пожалуй, не буду. Так меня и отвели в камеру обратно, такую же, но уже одиночную.

Затем пришли жилеточники и первый раз дали мне еду – пачку легких безвкусных хлебцев и пару одноразовых пластиковых упаковок паштета и плавленого сыра. Полицай, который великодушно вручил эту питательную пищу, с сожалением произнес, мол, понимаешь, мы же не можем дать тебе пластиковый нож. Конечно, понимаю! #копипаста #GZ0 #луркопаб