В истории некоторые слова будут именно в белорусском произношении, как бабушка рассказывала. Далее с ее слов.
Когда мы с мамкой и меньшими сбежали со своей деревни от фашистов в соседнее село, то нас приютила тетка Пистимея (родная тетка моей матери). Мужа ее, дядьку Амальяна и младшего сына Аляксея забрали на фронт, две старшие дочери еще раньше вышли замуж и уехали из родного села. Тетка Пистимея замолвила слово перед местным «начальством», и нас с матерью приняли работать на картофельное поле. Работа тяжелая, но мы терпели. За трудодни нам давали немного картошки, кулек муки, да мешок отрубей. Когда мне с малыми удавалось выбраться в лес, мы приносили в дом ягоды и грибы. Грибы мать с теткой сушили, а ягоды мы все вместе съедали с отрубной кашей. Казалось, что вкуснее этого ничего на свете быть не может.
Как потом оказалось, тетка Пистимея была знахаркой. К ней приходили лечиться люди: кто с зубной болью, кто с грыжей. И никогда тетка никому не отказывала, всех заводила в свою маленькую комнатку, где у ней в углу была старинная икона, украшенная вышитым рушником (полотенцем), перед иконой висела лампадка, а на полочках стояли разные коробочки да кувшинчики. Как потом рассказывала тетка, там у ней травы да настои целебные, что хворь любую победить смогут.
Также жила в той деревне бабка Маура, про которую ходили слухи, что она вядзьмарка (колдунья) и знается с нечистым. Сколь было лет той бабке, никто толком и не знал. Только знали все, ежели ей чем не угодишь, — нашлет напасть какую, а то и со свету сживет. Поэтому лишний раз попадаться бабке на глаза никто не хотел.
И вот случилось однажды, что у одной селянки муж (а он в самом начале войны потерял обе ноги) повесился на дужке кровати. Похоронили, как полагается, за оградой сельского кладбища.
Спустя несколько дней, ближе к вечеру, пришла эта женщина к тетке Пистимее, жалуясь на сильную головную боль, слабость, постоянные боли в животе и временные припадки, после которых ничего не помнит. Ссылалась на горе после смерти мужа. Тетка Пистимея, как и полагается, завела ее в комнатку, долго что-то шептала, как вдруг в доме раздался нечеловеческий вой! Затем крик тетки Пистимеи: «Вяроуку (веревка), тащите скорее вяроуку!» Так как мать осталась работать в ночь на сенокосе, в доме оставалась я с младшенькими. Выскочив в сенки, я схватила висевшую на гвоздике веревку для хвороста и поспешила отдать тетке.
Когда я вошла в комнату, то чуть не лишилась чувств. На полу лежала та женщина с искореженным лицом. Тело ее дико выгибалось, она рычала, кричала мужским голосом. А сверху той женщины сидела тетка Пистимея, прижимая ее руки своими к полу. Увидев меня, тетка крикнула: «Танька, помогай, одна не справлюсь! Вяжи ее!» Кое-как справились вдвоем с этой тщедушной на вид женщиной, связав ей руки-ноги, да еще рушниками привязав к стулу. Глаз ее видно не было — закатились, остались одни белки. От ужаса я не могла вымолвить и слова, только молилась про себя. Тетка сказала, что это колдовство на ней, а не простая падучая болезнь, сама она молитвами да травами не справится, нужно звать деда Никодима.
Дед Никодим — ведьмак. Только в отличие от бабки Мауры, он мог как наслать болезнь, так и снять ее. Тетка говорила, что сильнее его в тех краях никого нет. Только уж если не захочет помогать, то ничем не заставишь. Мы с теткой свели несчастную в сарай да накрепко дверь закрыли. А она поливала нас проклятьями и кричала: «Все равно ее заберу, моя она! Не успеете!» и дико смеялась.
Дед Никодим жил отшельником на берегу речки. Как он оказался в тех местах, никто не знает. Да и сам дед был неразговорчив.
Тетка Пистимея вернулась с ним спустя лишь несколько часов. Глядя на этого старика, сложно было сказать, что он колдун. Единственное, что было в нем необычного, — глаза. Серые, колючие, будто у волка дикого!
Дед зашел в сарай, откуда тут же раздался мерзкий крик: «И ты здесь, старый хрыч! Убирайся! Моя она! Не успел ты!» Дед затворил за собой дверь и начал что-то громко говорить на непонятном языке. Затем спросил: «Кто тебя приселил Отвечай!» Никогда не забуду эти визжаще-хрипящие слова в ответ: «Бабка. Ведьма! По сговору! Моя жена! Никому не отдам!» И снова дикий смех!
Никодим вышел и покачал головой: «Не смогу ей помочь! Поздно вы меня позвали! Его она. С собой заберет». Тетка спрашивает: «Да кто он-то» Дед отвечает: «Муж ее, самозабойца (самоубийца). Любил ее очень. Да вот, видать, нечистый верх над душой его взял. Попросил у бабки Мауры, чтоб после своей смерти его жена с ним ушла. Вот ведьма и подселила дух самозабойцы ей. Три дня ему дано было, успеет извести — заберет с собой. Сегодня исход третьего. Успел, подлец! Поздно меня позвали!» Дед достал табакерку, понюхал табачку, чихнул и добавил: «Одно могу для нее сделать — смерть облегчить». С этими словами он зашел в сарай, откуда уже доносились иступленные женские крики. Снова послышались незнакомые слова, и с каждым мгновеньем крики женщины становились тише и тише и, наконец, совсем смолкли. Вскоре вышел и Никодим: «Уснула она. Во сне умирать легче. Похороните ее как подобает, да молитесь за нее. Невиноватая она, что муки такие приняла».
Мы проводили деда Никодима до калитки. Тетка в благодарность дала ему узелок с нехитрыми отрубными лепешками да грибов сушеных. Дед кивнул в ответ и погладил меня по голове. «Вот такие дела, девонька! Не всегда на злобу управа находится». Затем развернулся и пошел к себе в избушку на берегу.
Ту женщину мы похоронили по всем христианским обычаям. А вот на сороковой день после ее похорон у бабки Мауры обвалилась в доме крыша. Ее придавило, но она выжила: ведьма все-таки. Тетка Пистимея говорила, что это дед Никодим ее по-своему наказал.
Понимаю, в подлинность рассказа трудно поверить, но я бабушку знаю, она обманывать не станет.
Крокозябла
