Ваня

— Иван!
Переглянувшись, два тёзки, служившие в одном взводе, пожали плечами и выдвинулись на крик командира.
— Ванька, мать твою растудэть, куда ты… — начал было отчитывать одного из солдат командир взвода, но почти сразу скривился в болезненной гримасе. Его бок был забинтован, из-под него проглядывало засохшее кровавое пятно.
— Товарищ… Так вы ж…
— Да я Акимыча звал, ты-то мне на кой черт, баламошка сопливая! — старший лейтенант, по-прежнему кривясь от боли, отчитал юного солдата, который от каждого слова вытягивался в струнку с застывшим на лице видом человека, виноватого во всех грехах разом.
— Товарищ старший лейтенант, не серчай на Ваньку, позвали по имени, мы и не поняли кого точно.
— Да какой же из него Иван-то, сержант У него ж усы еще не выросли, а уже Иваном его величать Ну ты даешь, Акимыч.
Самый юный из участников разговора попытался было возразить, но не успел он сказать что-либо, как его тут же осек командир.
— Дуй отсюда, ветрогон. Мне с товарищем заместителем командира взвода побеседовать надобно. Поспи, завтра тяжелый день будет, так что поспать тебе надо, понял меня.. — раненый мужчина приподнялся с лежанки и по-отцовски похлопал юношу по плечу.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! Разрешите идти! — отчеканил боец.
— Разрешаю. — глядя на удаляющуюся фигуру юноши, старлей устало покачал головой. — И вот куда Куда их, Акимыч Они ж пороха не нюхали. Мы с тобой хоть Финскую прошли, а его-то куда..
— Мы, Паша, когда на Финскую уходили, тоже не знали, что там будет. Только на фронт мы шли здоровыми, крепкими мужиками. И никто у нас молодость не отнимал. Гитля, будь он неладен, тьфу.
— А я тебе о чем толкую..
— Чего звали то, товарищ старший лейтенант — будто опомнившись, поинтересовался сержант и поправил гимнастерку. Она хоть и была изрядно потрепана первыми месяцами войны, однако приведена была в самый лучший вид, который только мог себе позволить боец на острие смоленского оборонительного рубежа в сентябре 1941го.
— Комполка к себе вызывал. Бобров ему задачу поручил, немца сдержать надо и по возможности контратаку провести. Мы — в авангарде самом. Как думаешь, справимся — Павел перенес здоровую руку на плечо товарищу, другая его рука была забинтована, как и бок, в последнем бою ему сильно досталось.
— Сверху приказ
— Сверху. Коломейцев погиб, так что мы штаб взвода только ты да я. Так как думаешь, осилим
— Товарищ Сталин считает, что осилим, значит, осилим! — без тени сомнения ответил сержант.
— А теперь без всей этой партийной, начистоту ответь. Ты ситуацию знаешь.
— Будет трудно. Но осилим, товарищ старший лейтенант. — все равно продолжал осторожничать Иван, хотя на этот раз он и правда считал, что взвод сможет справиться с поставленной задачей, естественно, не без поддержки других соединений.
— Вот это я и хотел услышать.
— Только… В госпиталь бы вам, това…
— Не до госпиталя сейчас, Иван Акимыч. Махоркой угостишь
— Так точно.
Солдат достал из нагрудного кармана небольшой бумажный конвертик, на дне которого едва-едва виднелись крохи филичевского табака, которые тут же употребили, завернув в оболочку из остатков газеты “Красная Звезда” за 31 июля 1941го. Иван Акимович газеты не щадил, и щедро делился с товарищами бумагой для цигарок, однако же один кусок газеты он берёг. Берёг он очерк “В казачьих колхозах”, который в своё время написал для газеты писатель Михаил Шолохов. Очерк этот душу ему грел, и часто он его перечитывал, наравне с письмами из дома. А остальную газету довольно быстро израсходовали, поэтому оставалось бумаги не так много, но на цигарку себе и командиру взвода хватило. Старший лейтенант чиркнул трофейной зажигалкой, снятой у немецкого языка в начале августа.
И землянка наполнилась тягучим, невкусным, но все же дарующим покой белым дымом.
А уже на следующий день сотрясали землю снаряды, и рвались советские солдаты в бой сквозь пелену черного дыма. Все утро они стойко держали оборону, сдерживая превосходящие силы немцев, и днем решились на отчаянную контратаку. Из-за тяжелого ранения старший лейтенант Павел Афанасьев не мог вести отряд, и потому эта нелегкая ноша досталась его ближайшему соратнику, прошедшему с ним “Талвисоту” (Финская война). Сержант Иван Могилатский вел за собой группу бойцов и активно использовал укрытия в виде каких-либо особенностей природного ландшафта и оттуда вел огонь по противнику. Он не был героем, не был охотником или убийцей, и потому стрелял, без какого-либо стремления убить врага, а лишь для того, чтобы не умереть самому. До войны он был механиком-трактористом, и при этом человеком сельским, поэтому хорошо понимал, где можно спрятаться от встречного огня, как расположить своих солдат, чтобы им меньше досталось урона. Хорошо это знал сержант Могилатский, и потому к немецкому оборонительному рубежу взвод подходил крайне осторожно, хоть и расторопно. С других флангов атака шла еще расторопней, однако ж и людей терялось куда больше, нежели во взводе Афанасьева. Своих людей Иван Акимович берёг, как мог, но смерть всё же брала своё.
— Лёшка!… — раздался крик над полем.
Замертво пал рядовой РККА Алексей Березин — лучший друг того самого юного Ваньки, которого прошлой ночью отчитывал старлей. До войны Алексей был подающим надежды музыкантом, и его хотели зачислить в военный оркестр, однако сам он не желал иной судьбы, как с винтовкой в руках сражаться за свою Родину вместе с дорогими сердцу товарищами. И сердце его отплатило за это безмерно дорогую цену. В него попал осколок от снаряда, прервав жизнь молодого таланта. Больно было обоим Иванам. Тот, что помоложе, страдал от потери друга, а Иван Акимович потерял ученика, в недолгие периоды затишья на фронте бравшего у него уроки игры на баяне. Смерть не жалела никого, ни талантливых, ни богатых, а пуще всего доставалось храбрым, в первые дни войны им было суждено сгинуть первыми. И они гибли.
— Ур-рр-ррааа!!! — взревел советский взвод, выныривая из укрытий, расположенных в каких-то паре-тройке десятков метров от позиций немцев и забрасывая немецкие укрепления гранатами. Их взрывы посеяли панику меж солдатами вермахта, которые были явно не готовы к тому, что русские, которые все это время отступали, вдруг пойдут в яростную контратаку. Кто-то продолжал сражаться, кто-то сходил с ума от происходящего вокруг, кто-то пытался бежать, но всех их добивали всеми возможными способами.
Даже при поддержке артиллерии немцы не смогли остановить контратаку нескольких взводов 774 стрелкового полка и были отброшены. Однако лишь одному взводу удалось прорваться за линию фронта и закрепиться в заброшенной деревне. После атакующего рейда из 35 бойцов осталось только две дюжины. Впрочем, немцы потеряли гораздо больше. Потеряв рубеж перед деревней, солдаты вермахта не стали упираться и отступили еще глубже для перегруппировки и нового удара. Взвод старшего лейтенанта Павла Афанасьева тоже не терял времени зря, и занял оборонительные позиции, готовясь к новой схватке с врагом, хотя подспудно многие подозревали, что новый бой, скорее всего, станет для них последним. Однако на протяжении суток, несмотря на ожесточенные бои по флангам, к занятой деревне враг так и не подступал. Старший лейтенант ходил мрачнее тучи, подкреплений не дадут, а уйти с позиции разрешено только после того как дадут сигнал, до того момента приказано стоять насмерть. Ночь подошла, а о фашистах и о том, что кругом идет война, говорили лишь редкие перестрелки где-то там, далеко отсюда.
— Тишина эта… Ночь простоять, да день продержаться, да зеленой ракеты дождаться, а, Иван Акимыч.. — затягиваясь цигаркой, больше пытаясь подбодрить себя, спросил старший лейтенант.
— Дома целехонькие. А народу нема. — отметил сержант.
— Может, в лес ушли.. — выразил надежду Афанасьев и передал цигарку старому другу.
Тот ответить не смог, а только закурил. В подвале одного из домов он обнаружил большое количество обуви. В том числе и детской. А инструментов сапожника нигде не было.
— Лёшка погиб. Высунулся рано, не успел его одернуть… — тяжело выдохнув, корил себя Могилатский.
— И не успел бы, знаю. Никто б не успел. Резо нигде найти не могу. Сбежал Не верю.
— Не сбежал. В штыковую пошел, но силы не рассчитал маленько. Его обступили толпой, а он за гранату, и поминай как звали и его, и фрицев.
— Резо, Резо…
— А я, товарищ старший лейтенант, стреляю, а перед глазами — пелена белая. Куда стреляю, куда гранаты кидаю… там люди же. Где постарше, где мальчишки совсем. — закуривая, поделился Могилатский.
— Люди… Скажешь тоже. Нет, Акимыч, это нелюди. Ты видел, что они делают с нашим братом. Избивают, стреляют, вешают, жгут. Да ладно с нами. А с детьми, Акимыч. С детьми!.. Разве ж люди на то способны Нет, еще раз говорю тебе, это нелюди. Погань фашистская. И давить ее надо, гадину. Давить без пощады. Люди. Скажи это Резо. Скажи это Березину. Скажи это каждому из тех, кого мы потеряли сегодня, вчера, и за эти месяцы войны.
Подошёл Ванька. Сержант молча протянул ему цигарку. Слов не требовалось. Все пережитые его старшими товарищами ужасы войны меркли на фоне опустевшего взгляда Вани. Нет ничего страшнее, чем видеть, как жизнь уходит из человека, человека еще существующего, но уже не живущего. И дело было даже не в гибели Березина. Перед тем как умереть, Лешка рассказал ему страшную весть, о которой молчал он целую неделю с тех пор, как получил письмо от родных. Во время очередной бомбежки погибла вся соседская семья, семья Вани, никто не выжил.
— Ему скажи. — тихо выдавил из себя Афанасьев.
Он об этом узнал, потому что шел замыкающим, и видел, как во время боя юноша просто сидел на месте, обхватив колени и молча смотрел на него. Губы его дрожали и и он практически ни на что не реагировал, раз за разом повторяя “Мама, мама, мама…”. И понял старший лейтенант, что произошло самое страшное, поскольку еще никогда Ванька не застывал во время боя так беспомощно и с таким отчаянием в глазах. Он съеживался, сжимался как пружина под артиллерийским огнем, ругался, используя свой небогатый арсенал бранных слов, но никогда не был так беспомощен и всякий раз, как пружина, выпрямлялся и шел в атаку наравне с другими товарищами, не делая себе скидок на молодость и малый боевой опыт. В деревню Афанасьев его затащил чуть ли не за шкирку, а после расстановки оборонительных позиций еще долго беседовал с ним, пытаясь хоть как-то вернуть парня к жизни, и ему это удалось, но с небольшим успехом.
— Ванька. Кончай бродить. Поспать бы тебе надо. — твердым голосом сказал старший лейтенант.
— А как..
Иван Акимович покачал головой и молча взглянул на Афанасьева. Тот кивнул. Обход караула Афанасьев продолжил в одиночестве, прихрамывая на больную ногу, а сержант повел младшего товарища в хату, где находились остальные бойцы.
В карауле стояло девять бойцов, остальные же базировались в одной из хат, в которой нашлись съестные припасы, да одеяла, оставленные немцами. Там же обнаружился и погреб, в котором находились бидоны с молоком. Молоко Иван Акимович с детства не переносил на дух, а Ваня и вовсе о еде и думать не мог, он то и дышал через силу.
Час уже был поздний, и звуки войны ненадолго прекратились. Не ревели в небе моторы самолётов, не разрывались канонады пушек, выстрелов тоже не было слышно. Вокруг стало тихо. И особенно тихо стало в деревне, занятой взводом Афанасьева.
— Пойдём, Ванька. Ты устал. Очень тяжелый день сегодня был. Ребята там печку развели, в тепле быстрей согреешься да спать ляжешь.
Ваня не отвечал, понуро бредя за сержантом. Когда они подошли к хате, сержант насторожился. Огонек печи в окнах не отражался.
— Вот тетери сонные, за огнём кто следить будет!..
Сержант отворил дверь, перешагнул за порог и услышал неприятный хлюпающий звук. Из темноты на него смотрело бледное как луна лицо мертвого однополчанина. А перед смертью его стошнило. Отсюда и хлюпающий звук.
— Ваня. Беги за Афанасьевым. Живо!.. — коротко приказал Могилатский.
Молодой солдат, почувствовав опасность, практически моментально вернулся к жизни, позабыв о терзающей его агонии, и со всех ног помчался к караульному посту, где должен был находиться старший лейтенант.
Свет Луны падал на мертвенно-бледные лица товарищей. Все они были мертвы. Могилатский занялся осмотром помещения и поиском выживших, но все это было тщетно, его однополчане приняли смерть, и взвод потерял еще дюжину бойцов. Из 35 бойцов, которые были в строю всего сутки назад, за этот день выжила только треть. Причину смерти Иван Акимович установил довольно быстро. Это было пищевое отравление, причем довольно скоропостижное. Судя по тому, что остальные припасы были съедены еще днем, а оставленную немцами еду бойцы ели в разное время, и ели в том числе и те, кто сейчас стоял в карауле, немецкие припасы были не причем, с ними все было в порядке, в то время как молоко из погреба достали только вечером, и никто, кроме тех, кто находился в хате вечером, его не пил. Исходя из этого можно было сделать вывод, что перед уходом из деревни кто-то отравил молоко, а решившие побаловать себя на ночь молоком бойцы, сами того не ведая, подписали себе смертный приговор.
Пришедший на место происшествия Афанасьев говорить ничего не стал. После доклада от сержанта он просто сел на крыльце, и молча схватился за голову, размышляя, что делать дальше.
Но думы его прервала внезапная атака противника.
— Караул, в ружьё! — только и успел выкрикнуть Афанасьев, после того как раздался первый взрыв, задевший один из близлежащих домов. Стреляли из минометов, причем стреляли довольно прицельно, учитывая, что последующие снаряды также залетали прямиком в дома.
Несколько групп противника, вышедшие из лесной чащи с нескольких направлений, с запада, юго-востока, подбирались к деревне, однако выстрелы бойцов, выставленных в караул, заставили их остановиться и занять ландшафтные укрытия. Бойцы вермахта начали методично обстреливать сектора из которых вели огонь советские солдаты.
Времени было мало, и что-то нужно было придумать. Афанасьев понимал, что при статичной обороне шансов у его взвода не было, поскольку минометчики довольно быстро изменят направление удара и вместо домов начнут обстреливать позиции караульных, да и против нескольких стрелковых групп противника им суждено будет выиграть в лучшем случае около часа, не больше.
Единственной возможностью хоть как-то потянуть время и не дать гитлеровцам быстро организовать прорыв в сторону отходящих сил 222 стрелковой дивизии — было решение стянуть за собой группы противника в другую сторону и с боем прорываться на север, к частям 43-ей армии. Но было ли это по силам оставшейся дюжине бойцов с раненым командиром Едва ли. Но что еще оставалось..
Афанасьев обнаружил возможность для отхода, удобно расположенный овраг мог скрыть их передвижения от сил вермахта до самой лесной чащи, тем временем сержанту Могилатскому удалось собрать восемь человек, еще оставшихся в живых после внезапной атаки противника. Среди них был и Ваня, в котором от прежнего юнца не осталось и следа, в его действиях прослеживалась твердость и решительность, которых не было прежде, его задачей было собрать припасы. Под шквальным огнем противника им все же удалось добраться до лесной чащи на севере. Добравшись до нее, они и не думали отступать дальше, пока силы противника не подошли поближе, завязав бой, а затем опять отступив вглубь чащи. Как только немцы организовывали преследование противника, советские солдаты вновь завязывали с ними бой.

Читай продолжение по ссылке под изображением