Ебацираптор (Мат, 18+)

На наш заводик, приехал из Москвы инвестор, а с ним команда: риск — менеджер, аналитик, юрист, и еще пара пидарасов уникального профиля.
Пёс знает, что ребята окончили, но один был узкий специалист по отхожим местам – не знаю как должность называется, не сталкивался.

Он с ходу прошел в заводской туалет, придирчиво осмотрел, и отметил, что нет: сушилки для рук, мыла, туалетной бумаги, зато жирно навалено мимо дырок. Последнее его озадачило.
Заснял всё, и тут же звонит главному своему: «Культура производства ниже закритичного уровня. Придется всех переучивать».

Наши, кто стоял рядом, ахнули – срать будут переучивать!

Ладно. А другой, – ну тут вообще напалм. Ходил инкогнито по всем-всем кабинетам и палил кто пьет чай в рабочее время.

Несчастный, не успев захавать заварки резко оказывался за проходной, и уже чаёвничал «по собственному желанию», – когда взбредёт.
Кто хуярил из — под полы водку (все остальные) остались в некоем недоумении.

Вызвал меня директор и говорит: «Фома, есть дело. Мы с инвестором в баню, – дела обсудить, а ты свези ихнего риск-менеджера на экстрим. Этот малый баню не любит, а любит пощекотать нервы – должность обязывает, как я понимаю, сечешь»

Мы тогда оба не секли, о чём это, но виду не подавали, и я сказал:

– Пусть сходит в пивную «Чебурашка», на автовокзале. И совсем не дорого за резкое повышение квалификации.

– Не думаю, что он спешит оформить инвалидность. – промолвил начальник. – Нужно иное: сплав по реке, восхождение на скалу, поход, на худой конец.

– Куда-куда поход Он что, из «этих»

– Да не о том! – отмахнулся он. – Нет у нас нихуя, вот в чем дело. А ты зимней рыбалкой увлекаешься, а это тоже экстрим. Выручай! Завтра в обед, жди его у гостиницы и организуй рыбалку. Сделай все хорошо – от этого придурка многое зависит.

Ладно, приказы не обсуждаются.

Следующим утром, кимарю я в своем УАЗике у отеля, – жду этого чудика. Вдруг сквозь сон, в окно: тук — тук — тук.
Я спросонок ближний включил, и чуть в штаны не наклал – думал за мной, всё!

У меня последнее время сердце шалило, и я бздел остыть во сне – уйти тихо и безболезненно, как говорится – то есть не осознав. А мне с детства пиздец нужно быть в курсе всех событий, иначе я нервничаю.

А тут, фары открыл – свет белый в глаза, и фигура белая с улицы, машет белой рукой, аки крылом. Я и пересрал.

Оказалось, это и есть мой экстремал – баба в белом: комбинезон на ней белый, шапочка белая, варежки белые, и белые сапожки. Губы такие капризные-капризные, вывернутые и надутые, – как пчелы постарались, или кто лопатой надул.

А я на ватных брюках, бушлате и валенках с калошами – ни одной белой детали, только сальные пятна да сигаретные отметины щедро.

Села эта лебедь внутрь и вместо здрасьте, процедила: – Что, кроме этого «уё» ничего не нашлось

– Извините, – отвечаю смущенно, – но экстремал на заводе только я. Не хотите на рыбалку, не поедем, воля ваша. Мне вообще директор приказал.

А она с ухмылкой:– Я про машину вообще — то…

Я аж подскочил – чуть не пернул! Это она про УАЗика! Ах ты проблядина губошлепая! Уже валенок задрал – вышибить наружу, да передумал – бизнес есть бизнес.

Завел, поехали.

– Далеко пилить – спрашивает.

– Нет, недалече. Меня Фома зовут.

– Пф, Фомма..! Сандра — Мария Генриховна.

– Очень приятно.

Разумеется, не повез я эту барыньку на рыбное место, где все пацаны толкутся, потому что меня застебают и будут подъёбывать до самой смерти этой выхухолью — альбиносом. Привез абы куда, от глаз подальше.

Машину на берегу заглушил, нагрузился снаряжением, и пошли на лед. Иду, снег ковыряю, она сзади пыхтит – еле-еле спички свои выдергивает: – Хватит уже, я устала, давай тут рыбачить.

– Надо подальше, где наст крепкий, там сподручней. – и пиздую зигзагом дальше.
Через двадцать минут она взвыла: – Все, не могу больше. Остановись.

Ладно, пёс с тобой. Расчехлил бур, вручил ей и говорю: – Давай.

– Чего давай

– Чего. Танцуй…

Она вылупилась, клюв жирный на меня разинула – соображает, ебанутый я сызмальства или серьезно

– Бурите, – говорю – лунку, уважаемая Сандра — Мария.

– А-а… – протянула она, и стала обеими руками вздымать шнековый механизм, и крушить им лед, как пешней.

С горечью закурил.

– Курение это риск. – профессионально заметила она. – Кстати, не поняла, где туалет и буфет

Тут уже я вытаращился как шизофреник с базедой, при первом, пристрелочном разряде целебного электричества, – но нет, она не шутила.

– Я есть хочу. Слышишь! – и всё злей тюкает лед.

– Только приехали, рано еще обедать-то. Ну да ладно, как скажете…

Бур у нее отобрал, пока педали себе не отрубила, две лунки высверлил, разложил поджопник: села брезгливо, достала салфетки и лапки протирает – каждый костлявый пальчик – хавать значит приготовилась без бацилл.

Только я сундук рыбацкий открыл (там бутерброды, термос), как она цоп баночку из-под пюрешки и крышку долой.

Я и рта не успел открыть, каак завизжит: – А-а! А-а блядь! – как Баскервиль, когда увидал фамильную собаку в одноименном кино. Во второй серии было.

Опрокинулась на спину, перевернулась на брюхо, и с пробуксовкой хуйнула на полном приводе прочь. Что там мой УАЗ! – во где динамика и ньютон — метры сочной тяги! Отъехала подальше, поднялась с четверенек, покрышки отряхнула и кричит сквозь слезы: – Ты урод! Это же черви! Я на тебя шефу пожалуюсь. Конец тебе.

Достала телефон – а связь-то здесь тю-тю. Тогда стала снимать на камеру, как я перепуганного опарыша собираю, и комментирует:

– Полюбуйтесь, какие долбоёбы живут в N — ской области, господа. Привезли деловых партнеров на рыбалку, а тут: ни поссать, ни пожрать, ни обогреться, зато есть черви. А это наш аниматор их собирает, или как его. Дикари блядь!

Ладно, хуй с ним я аниматор, но я креплюсь, потому что от нее многое зависит и надо ее ублажить.

Собрал наживку, баночку спрятал, кричу: – Я червя убрал, идите сюда, Сандра- Мария Генриховна, не бойтесь.
Ебать вас окунями.

Подошла, вся пышет злобой – рожица пунцовая, я ей с улыбкой бутерброд протянул и говорю: – Кушайте. Сало домашнее, свинью сам резал.

У нее верхняя половинка, брык! – головой в снег, и оттуда потекла гостиничная овсянка с йогуртом.
Да что ж такое. У меня руки опустились, хоть плачь. Ну что опять не так А ее полощет будь здоров.

Выдохлась наконец. Усадил её на стульчик, чаю налил, бутербродов не предлагаю – ни-ни. Сидит как сыч – прихлебывает. Я удочки наладил – только опустил в лунки, как она:

– Когда назад Хочу назад. Поехали назад. Когда назад

– Как назад Самый экстрим начинается: сейчас дальше бурить пойдем. Сразу никогда на рыбу не нападешь. Лунок двадцать сделаем. Ветер будет пронизывать, руки коченеть, может льдина отколоться, и нас унесет, – все как любите. – подмигиваю ей.

– Идиот. Я в туалет хочу.

– Идите вон за сугробчик.

Пошла за сугробчик, вернулась, штаны подтягивает и скалится, язык показывает: – Б-э! Машину-то твою угнали. Так тебе и надо, чернозём, ц!

Я кинулся, и правда – нет машины на берегу! И сам берег чёта далеко и движется. Допрыгались! – оторвало нас, и несет на середину реки.

– Нет, – говорю, – Это не машину угнали, а наша льдина оторвалась и хуярит в открытое море. Кушайте экстрим полной жопой.

– А-а…как…э-э…– замычала моя подопечная, и губищами водит по сторонам, как локатором.
О эти губы! Она ими кажется и слышит лучше, и видит, и лучше соображает. Живут они на лице своей жизнью, как жирные паразиты.

Тут она всё прочухала, села в сугроб и заплакала: – И-и! Что с нами будет

– Утонем, хули. Раки сожрут.

Она в обморок, хуяк. Ладно, поспи думаю, я решу как быть. А хули думать, – март, лед подточило, а льдина не шибко большая, как бы еще не треснула. Связи нет, хватятся не скоро – есть все шансы утопнуть.

Поставил я палаточку целлофановую, затащил туда рискового менеджера. Она очухалась, чаю попросила. А между тем, стало вечереть и мороз с ветром закрепчали.

– Холодно, Фома. – скулит она, – Сделай что-нибудь.

За щеку могу сделать. И то западло. Иди ты кукурузу охраняй, сволочь. И даю ей бур: – На, – говорю.

– Танцевать – жалко скривилась она. – Так греться

– Бури, ебанько. Оттанцевалась…

Заплакала, и стала бурить. Потом я, потом опять она. Холодно. Потом пришла ночь, и эта рафинированная сволочь, оставив брезгливость, сожрала втихую все бутерброды, и бля буду, – уже принюхивалась к моим промасленным, смердящим ржавой селедкой рукавицам.

Ночью, на воде, на оторванной льдине страшно. Кроме того, почему мы бурили льдину в линеечку, – стежок за стежком, когда следовало в клеточку – вопрос не риторический, но ответа у меня нет.

Получилось вот что. В полночь, Сандра встала к буровой установке – размяться, и принялась: то ли крутить бур, то ли наматываться вокруг, как раздался треск, и льдина лопнула по шву. Сандра безмолвно ухнула в воду, обнимая согревающий бур.

– Брось бур, дура! – ору, а над водой уже только её губы виднеются – трубочкой.

Услыхала ли она, или как специалист, оценила риски, но её голова, выпрыгнула из воды, как пробка, и заорала избитое, но резонное: – Спасите, тону!

Льдины неумолимо расходились.

Я схватился за брезентовый ремень сундука, оторвал один конец, намотал на руку, и швырнул сундук ей – он отлично плавает. Промахнулся. Вернее попал – звякнул прямо в карточку – она смолкла и стала покорно погружаться.

Выход был один. Я вытянул сундук, и, – эх! – зашвырнул на другую половину льдины, у самой кромки которой тонула рисковая. Разбежался, и перепрыгнул сам. Уже под водой ухватил Сандру за капюшон, вытянул на лед.

По щекам отмудохал, на колено животом положил – вода слилась, закашляла, пукнула обнадеживающе, и…и не гу-гу, – контузил я её коробочкой-то.

Веки залупил – а у нее глаз окривел – при контузии так бывает, я знаю. Аж жалко стало. И так не красавица, характер – гавно ядовитое из-под Гитлеровской клики, да еще глаз вывихнут – кому такой клад нужен

Было в злостчастном сундуке НЗ – всю чекушку влил ей в дудку. Замотал это кривое недоразумение в целлофан палатки, сижу рядом, – отчаянье овладевает. И тут, – огонек вдали кажись. Едва теплится, но приближается – стало быть, к берегу прибивает.

Взялся за край палатки и потащил топляк на огонёчек. Волоку, задыхаюсь. Остановлюсь, по щекам ей нахуярю, руки подергаю – уже пружинят сука. Всё! – схватываться баба начала. Пиздец мне!

Вскоре чую, встала льдина – прибило! Спустя минут десять, вышел к одинокой, вмерзшей у берега барже.

Поволок кулек по обледенелым сходням на палубу, а у самых лееров, целлофан порвался, – Сандра вжик, и затылком по брускам-ступенькам: дын-дын-дын – звонко так. Промерзла похоже. Оно и лучше, – у живой, зубы высыпались бы.
Сбежал на лед, завернул опять её в целлофан, снегом присыпал, чтоб теплей, и кинулся в палубную надстройку, где огонек – за подмогой.

Баржу охранял одинокий, глухонемой мужичина. Здоровый бородатый похуист, – так бесстрастно он тащил тело, – маргарин короче, Герасим из «Му-Му», во.

Втащили кулек внутрь, и брякнули у буржуйки – палуба загудела. Да один хуй, – дубаря уж дала наверное.

Стоило мне развернуть упаковку, как немой похуист удивил:
– Ы-ы-ы! – неожиданно заинтересованно прогудел он, и уставился на мою подопечную.

Кажется, Му-Му давно оставила этого нелюдимого мужчину, и больше сук он не видал, и женской привязанности не знал. А тут целая баба, хоть и побитая стужей, зато свежая, а уж сука какая первостатейная! Вижу, а у нее ресницы дрогнули.

– Водка есть Растереть надо. – заорал я.

Этот столпник, то есть баржник, читал по губам, как по книжке. С воплем кинулся прочь, где-то загрохотало, посыпалось стекло, но вернулся с бутылкой.

Как одержимый, срывал он с тела заледеневшую одежду. Схватил нож и давай порть штаны, гамаши, белье. В минуту, Сандра была им распакована, пардон, до инструкции. Я отвел взгляд от неказистого голубоватого тельца.

– Ы-ы-ы… – восхищенно прогудел Герасим, замерев перед утопленницей, что видимо означало: «Аахуееть…!».

Отбросил нож и отрезал: – Ы! – «Попалась!».

Обмирая, я опустил ладонь на могучее плечо: – Полегче…

– Ы! – страшно заорал инвалид, и впился в меня горящим взором.

Я конечно жутко пересрал, и наверное не смогу иметь детей, но страшно признателен, что этот ебацираптор совладал с собой.

Схватив бутылку, он окатил Сандру водкой, и давай растирать. Касаясь грудей, промежности, фальшиво гыкал: – Ы! – «Ой!».

«Ы» оказалось многогранным звуком, скажу я вам. Просто какой-то блядь бриллиант русского фонетического алфавита, да. В руках специалиста разумеется.

Через пять минут, девка захрипела и закашлялась, но осталась без чувств. Герасим с удвоенной силой занялся реанимацией.
Я понял, – пора бежать за машиной, тут без меня справятся. Кое — как выяснил, как далеко очутились от места, где оставил УАЗ.

– Ты смотри, того…, – мягко напутствовал я немого. – Через пару часов приеду за ней. Не оторви ничего, ладно

– Ы! – мотал тот головой, как бы говоря: «Оно мне надо Я в люлю, и руки на писюлю!», и ласково подтолкнул из кубрика, так что я едва не кувыркнулся за борт. Дверь захлопнулась. Я наконец вздохнул.

Заглянул в иллюминатор – простодушный Герасим уже яростно растирал Сандру-Марию раком – изнутри прогревал прибором, а чем еще бля

«Сущий ребенок, – подумал я, – Хотя ей не повредит, ей еще деток рожать…» И оправился за машиной.

Когда вернулся, Сандра только пришла в себя, и сидела укутанная в тулуп, и бессмысленно поводила лампочками, нихуя не соображая, – чекушка её догнала.

Пригорюнившийся Герасим сидел за столом, и не сводил жалкого взгляда с девушки.
Кое — как одели несчастную, и повели к машине. Спаситель её был мрачен, и беспрестанно вздыхал, как корова. Когда я усадил Сандру в машину, амбал с треском сломался.

Схватил меня за руки, бессильно мычал со слезами в глазах, и душераздирающей пантомимой умолял: «Оставь мужик девку! Все отдам, только оставь! Люба она мне!»

– Я б оставил, мне она даром не нужна. Но она из Москвы, её ждут. Не верну, – пиздец мне, тебе и барже. Извини.

Он страшно взвыл и кинулся прочь. Может, и за топором. Вскочил за руль и дал по газам.

По пути, мягко выяснил, что Сандра помнит о рыбалке. Все обрывалось на гидроударе ящиком. Однако, как ни крути, а спас ее я.
Потому все обошлось. Она провалялась две недели с простудой в гостинице. Потом москвичи уехали: считать, прикидывать хуй к носу, писать бизнес-планы и строить нам оттуда козни. Вернулись через четыре месяца.

Сандры с ними не было. Я порасспросил аккуратно. Выяснилось, девушка носит тройню. Такую богатырскую, что она жрет и жрет, жрет и жрет, прерываясь лишь на поспать, а живот возит на специальной тележечке. Вот такой экстрим. А то приехали, понимаешь, срать учить…

©