— Я твою маму ебал! – заявил вдруг Жора Сароян Сереге Митрохину, и выжидательно уставился на него своими выпученными черными глазами с поволокой.

Серега опешил. Они сидели в курилке после ужина в солдатской столовой. Кроме Жоры и Сереги, «Примой» дымили, сплевывая себе под сапоги, еще рядовые Колян Петров, Серик Конакбаев и Стас Опанасенко.
Сидели и травили анекдоты – времени до вечернего построения оставалось еще целый час. Больше всего ржали над анекдотами Сереги Митрохина – он умел их рассказывать особенно комично. Жорик тоже встрял с парой каких-то нелепых баек, которые были встречены усмешками и ироничными переглядываниями пацанов, отчего он набычился и со все большим раздражением поглядывал на находящегося в центре внимания Серегу. А потом не выдержал и вот так, без видимых причин, бросил ему в лицо это оскорбление.
— Жорик, ты это мне – на всякий случай переспросил в наступившей тишине Серега.
— Да, сука, я твою маму ебал! – с вызовом повторил Жора, вставая с места. Вскочил с жесткой лавки и Серега. С Сарояном он был одного роста, но значительно уже в кости, так что форма сидела на нем мешковато. А Жорик был раза в полтора шире, в его почти квадратной, слегка ссутуленной фигуре с покатыми плечами, толстой шее, распирающей ворот гимнастерки с белой полоской подворотничка, чувствовалась недюжинная природная сила.
Несмотря на это, Серега отважно бросился на Жору, целясь ему кулаком в подбородок. Но тот легко отбил его руку, а сам, стремительно нагнув коротко остриженную черноволосую голову, ударил ею Серегу прямо в лицо. Серега от этого чудовищного удара, сразу же разбившего ему нос в кровавую лепешку, отпрянул назад и, перевалившись через спинку деревянной лавки, вывалился из курилки и упал на землю.
Жора не спеша вышел из курилки и еще пару раз пнул пытающегося встать с земли Серегу. А потом ушел, не оглядываясь, в роту. Только после этого ошеломленные пацаны выскочили из курилки и помогли Сереге встать.
— Уйдите, на хуй! – пробормотал Серега и, растолкав сослуживцев, побрел к летней умывалке, сооруженной сразу за казармой их третьей роты. Там он тщательно умылся, стараясь меньше задевать распухший нос, еще покурил, размышляя как теперь жить дальше.
Дедовщины в их стройбатовской части как таковой не было – она была целиком из одного призыва, и была вновь укомплектована для строительства ракетных площадок в этом глухом уголке костромского леса. Состав батальона был самый разношерстный – русские, хохлы, киргизы, узбеки, удмурты, чеченцы, крымские и казанские татары, несколько армян, даже корейцы затесались. И не было среди них никакого деления на салаг, черпаков и прочих представителей солдатской иерархии по сроку службы – все были равны друг перед другом и подчинялись только своим бригадирам (они же командиры отделений, ефрейторы) и командирам взводов – сержантам срочной службы и прапорщикам-сверхсрочникам.
Это поначалу. А позже из всей этой разношерстной массы все же стали выделяться те, кто был посильнее, посплоченнее, и постепенно стали подминать под себя соседей по взводу, роте. Худо пришлось второму взводу, в котором служили сразу пятеро чеченцев – взвод уже практически подчинялся не сержанту Михаилу Палию, а кандидату в мастера спорта по вольной борьбе Лече Магомедову и его нахрапистым землякам. В четвертом взводе, глядя на чеченцев, головы подняли было шестеро киргизов, но их отмудохали, скооперировавшись, крымские и казанские татары, и взвод остался строго под «игом» прапорщика Махмута Калимуллина.
А вот в первом взводе до сегодняшнего случая все было спокойно. Самая многочисленная нацменская группа была армянская – ар было четверо, и они вели себя вполне достойно. Никогда ни во что не вмешивались, но и себя в обиду не давали. В общем, нормальные были парни. Но вот эта вспышка агрессии Жоры Сарояна по отношению к куда более слабому Сереге Митрохину сегодня была явно показательной. И то, что остальные парни не заступились за него, для Сереги означало одно – он остался один против Сарояна, и тот не оставит его в покое, пока полностью не сломит его волю и не заставит пахать на себя. А там армяне быстренько подомнут под себя и остальных – Сароян теперь уже знал, что сделать это будет несложно. Отмудохает на виду у всех еще одного-другого пацана, и никто ведь и пальцем не пошевелит, чтобы встрять. И все, первый взвод будет под армянами. Так было во втором, и теперь там чеченцы только делают вид, что работают – за них пашет весь взвод.
На вечернем построении роты все уже знали о стычке Митрохина и Сарояна, и потому почти никто не обращал внимания на распухший нос Сереги. Только комвзвода старший сержант Артур Филикиди, мельком взглянув на занявшего свое место в строю Митрохина, тут же велел ему отбиваться без участия в вечерней поверке, чтобы командир роты не увидел. А сам отвел к окну казармы Сарояна и сердито что-то выговаривал ему, время от времени показывая скрещенные в решетку пальцы, наверное — дисбатом пугал.
После этого на какое-то время все стихло. Митрохин даже повеселел – все, отстал от него Сароян, хотя и косил недобро в его стороны своим выпученными воловьими глазами. В субботу был банный день – мылись, как обычно повзводно.
Баня, как и все строения в их части, была поставлена самими же солдатами. Неказистая, деревянная, с печкой-каменкой, на которой булькала в большом котле горячая вода, а холодная стояла в обыкновенной железной бочке, с большим предбанником и несколькими скользкими лавками, на которых могли одновременно мыться человек тридцать, она, тем не менее, была гордостью их роты, потому что оказалась самой жаркой в батальоне, и в ней даже можно было париться.
Серега помылся в этот раз очень быстро – он хотел успеть перед ужином ответить на пару писем, пришедших ему от матери и от его девчонки. И когда уже, ополоснувшись прохладной водичкой и оставив на лавке перевернутым вверх дном тазик, пошлепал по мокрому полу к выходу, моющийся на соседней лавке в компании своих земляков Сароян схватил его за руку.
— Постой, брат! – проникновенно сказал Жорик Сароян. – Принеси-ка мне, пажалста, теплой вадички. Видышь, кончилась.
И он для пущей убедительности повозил по лавке пустым тазиком.
— Сам сходишь, — буркнул Митрохин, вырывая свою кисть из цепкой руки Сарояна. – Что я тебе, прислуга какая
— А я гаварю – принеси! – уже с угрозой повторил Жорик. Он оглянулся по сторонам – комвзвода рядом не было, они обычно мылись своей сержантской компанией. – Или снова хочишь па морде
Весело гомонящий до этого взвод притих. Все ждали, чем кончится этот новый конфликт между кряжистым Сарояном и тощим субтильным Митрохиным, настолько тощим, что его можно было использовать как пособие по анатомии. «Суки! — в бессильной злобе подумал Серега про своих трусливых малодушных сослуживцев. – Какие же вы суки! Хотя бы один вякнул!».
Земляки Сарояна на всякий случай подобрались на своей лавке, хотя и знали – некому в этом разрозненном, недружном взводе заступиться за Серегу, которого так почему-то невзлюбил Жора. Такими вот странными были эти жалкие подобия мужчин, призванные из разных уголков огромной страны, абсолютно не умеющие постоять ни за себя, ни за своих земляков. Все жили по принципу – меня не трогают, и ладно.
— Ладно, — вдруг миролюбиво сказал Митрохин. – Принесу. Мы же должны помогать друг другу, верно
— Канешна, брат! – почти так же миролюбиво и поощряющее ответил сбитый с толку Сароян. – На вот тэбе.
И он толкнул свой тазик к Митрохину. Серега взял его за теплую жестяную ручку и, фальшиво насвистывая, пошлепал к каменке. Там он дождался, пока стоящие перед ним двое пацанов наберут себе ковшом воду, смешивая холодную с горячей. И когда остался перед каменкой один, оглянулся и аккуратно, чтобы не капнуть себе на голое тело, набрал почти полный таз исходящего паром кипятка. И, не обращая внимания на быстро разогревшиеся и начавшие обжигать ему пальцы ручки таза, подхватил его и бодро пошлепал к лавке Сарояна. Жора в это время что-то гортанно и со смешками рассказывал своему земляку, Мише Гукасяну, одновременно натирая ему смуглую спину мочалкой. И сидел он к подходящему Сереге спиной.
Серега аккуратно, ступая босыми ногами по мокрому полу, чтобы не поскользнуться и ненароком не навернуться, не дошел до их лавки с метр и, громко выкрикнув: «Ну, ёбтвоюмать!» и сделав вид, что поскользнулся, выплеснул весь кипяток на широкую, покрытую черной растительностью спину Сарояна. Досталось, видимо, и Гукасяну, потому что от сдвоенного их рева все находившиеся в бане солдаты испуганно подскочили на своих лавках.
Покрывшегося чудовищными волдырями Сарояна в тот же день отправили в Костромской госпиталь, и в часть он так больше и не вернулся – говорили, что его выдернули домой богатые родственники. Гукасян пострадал меньше, и его лечение ограничилось недельными валянием на койке Островской районной больницы.
А Митрохину ну ничегошеньки не было – на внутреннем дознании он сказал, что нес кипяток к себе на лавку, чтобы отпарить натоптанные кирзачами мозоли на пятках и поскользнулся.
После этого случая командование части, в целях усиления мер безопасности, разорилось и купило для всех бань резиновые пупырчатые коврики, которые были брошены на пол у каждой лавки. А во взводе Сереги Митрохина вновь воцарилось равноправие, против которого никак не возражали даже опасливо косившиеся на Митрохина, особенно в банные дни, оставшиеся в их взводе армяне, и которое продержалось до самого его дембеля…