Колеса электрички стучали по рельсам. Декабрьский снег валил стеной за замерзшим окошком. Я выдыхал облачка пара.

Ступни снова замёрзли, ещё и простуда никак не отступала. Я гундосил, чихал, маячил красным носом. Разносил бактерии по вагону, как мог. В рюкзаке весело побрякивала бутылка дорогого сорокоградусного счастья. Я натянул шапку посильнее.

Электричка остановилась, по вагонам прокатились дамы проводницы, оповестили, что путь завалило, никто этого не заметил и не почесался почистить. Я схватился за телефон заледеневшими пальцами. Интернета не было, хотелось кушать, по-хорошему и жирануть было бы неплохо. Потом в баньку и в снежок прыгнуть. Все мои сопли, как рукой. Зачем-то я встал, вместо того, чтобы звонить сидя. Сразу же налетела проводница: — “Молодой человек, сядьте, мы уже позвонили куда следует, давайте мы вам чаю нальем в качестве компенсации”, — молодая на вид женщина смотрела на меня своими чёрными глазками, хлопая ресничками. До друзей я не дозвонился. Согласился на чай.

Прошёл, наверное, час, пассажиры уже успели перезнакомиться. Жались к друг другу, собачий холод пронизывал до косточек. На телефоне оставалось процентов семь. До самого села добираться на такси или на попутке, прикидывал я. Денег было в обрез. Информации вообще никакой. Я залип в окошко на сугробы. Сзади ко мне подошла девочка в жёлтом пальтишке, меховых сапожках. Она едва доставала верхом капюшона до моего плеча. Подсела рядом, я смутился, отвернулся. “Вы не боитесь, что мы тут на долго Дорогу так и не чистят”, — пропищала гнусаво так. Зимний недуг перманентной простуды никого не щадит.

— Таким образом, Юленька, катился я на этой адской машине к друзьям. Там банька, парилка, — я засмеялся. Юля слегка покраснела, на её белесой коже отлично заметен румянец. Она смахнула с лица прядку рыжих волос.

— Водка, горилка, — она звонко рассмеялась, — Извини, пожалуйста, а у тебя нечего покушать — она потупила глаза, опустила их в пол. Я достал купленный на вокзале беляш.

— Он заледенел небось. Говоришь домой едешь на новогодние. Нравится тебе город — меня в третий раз за последние два часа пробило на банальщину, — Вообще, я думаю, что мы тут явно не на полчасика ещё, — пошёл пятый час заточения в вагоне электрички. Чай у меня кончился, из еды был беляш и мешок матушкиного вяленого мяса.

Она сморщилась от виски, я улыбался, мои щеки покрывал пьяный румянец. Мы смеялись на весь вагон. Проводницы шикали, но потом забили, принявшись лакать беленькую а начале состава.

— Ты приедешь в гости — её голубенькие глазки светились. Щеки налились алой краской. Вагончик постепенно трогался. Хотя скорее всего я был порядочно пьян, телефон помер. Никто не знал знал жив ли я. Однако, поверье гласит, что этот не помрёт по дороге на пьянку.

Мы выпили новогодний подарок, я опоздал на праздник длинной в две недели. Из вагона меня выковыривали всем скопом. Я был морально не готов выходить. Ещё и Юля сошла на десяток станций до моей. Ехал я в этой электричке беляш, термос с чаем, бутылку дорогого виски и целый мешок вяленого мяса.

— Дай угадаю, номер ты её не записал. Руками ты её не потрогал. Встретишь в феврале в метро, зассышь подойти, а деваха потом будет кататься в метро, искать тебя идиота. Ты тоже будешь. Ну ты понял, — Мишаня заржал во все горло. Мы сидели в предбаннике, употребляя бокал за бокалом. Мишаня горделиво вознес над головой веник, — Дурак ты неписанный. По твоим разъездам только книжки бульварные писать.

— Да пошёл ты в баню, Мишаня, — я про гундосил, направляясь в парилку.

Через недельку добротного запоя пришла пора ехать домой. Я собрал свой рюкзак, меня оставили на вокзале. Снова продрог, сел в электричку, в последний вагон, залип в окно. Спустя половину пути случилась остановка на полчасика.

Снег кружил и падал, я выдыхал дымные клубочки вверх, глядя на ночное небо. Сзади на меня что-то навалилось. “Привет, собутыльник”, — крикнул мне из-за спины тонкий знакомый женский голосишка.