Есть подозрение, что детей надо было заводить лет так до 23. Потому что потом уже рано.
В районе двадцати история про зайку с лужайкой и правда представляется ну не то чтобы очевидной, но явно имеющей какой-то резон. Ну вроде как почти любая штука, что ты делаешь в этом возрасте, кажется странной, непонятной, очень ответственной и пугающей. И почти про все, что ты делаешь, тебе говорят: «Ну это же на всю жизнь!». Но при этом все как-то само более-менее разруливается.
Вчера ты спрашивал разрешения на то, чтоб сходить в туалет, а сегодня выбираешь профессию, которой будешь учиться следующие 5-6 лет (срок, кажущийся нереальным, когда тебе чуть больше 17) и, как заверяют родители, которой ты будешь заниматься до конца дней своих.
Ты устраиваешься расклейщиком объяв, чтобы подзаработать на пивко, и тебе говорят, что первая работа что-то там определяет и закладывает. И это тоже на всю жизнь.
Ты прокалываешь уши, делаешь первую татуху, начинаешь курить – и про все это тебе, качая головой, говорят: «Ну это же на всю жизнь!»
Моя мама, помнится, чуть не упала в обморок, когда я в старшей школе перекрасилась в рыжий. «Ты понимаешь или нет, что ты навсегда испортила свои волосы! Теперь тебе придется краситься всю жизнь!»
А в двадцать лет ты получаешь паспорт, который в следующий раз менять будут аж в 45. И ты про себя так тихо: «Да. И теперь эта дерьмовая фотка со мной на всю жизнь.»
Поэтому родить ребенка в этом контексте вообще не кажется чем-то жутким. Ну то есть да, стремновато, но так все вокруг стремновато. Ребенок – это на всю жизнь Я вас умоляю, я еще до завтрака сделала 15 на-всю-жизненных вещей.
Это ближе к тридцатнику, сменив пару универов и с десяток работ, обнаружив, что на самом деле ты ни разу не экономист, а иллюстратор, не анестезиолог, а стендап-комик, не геолог, а бизнесмен, сведя три дебильных татуировки и перебив две хорошие, ты бросаешь курить, начинаешь заниматься йогой, перестаешь наконец менять паспорта и фамилии при каждом новом замужестве и осознаешь – вообще ничего пожизненного не бывает. Кроме детей. А их мне пока что – явно рано.
Ну потому что уже после двадцати пяти начинаешь понимать, что ответственность существует, ты сам за себя теперь и все, что накуролесил, тебе же потом и разгребать. Это не то чтобы очень страшно и мучительно, просто относишься к этому, как к гирям в спортзале, подходишь к стойке с пониманием того, что ты сейчас потянешь, а куда лучше не соваться, потому что под такими весами надорвешься безо всякой пользы.
И поэтому ты такой: «Хм… Ребенок Черт его знает, у меня вроде есть более-менее стабильная работа, но я в самом начале карьеры, да и курс скачет… Пожалуй, сейчас не лучшее время.»
И откладываешь. До тридцати. В тридцать ты, похоронив пару-другую родственников и друзей, с удивлением узнаешь, что камни в почках существуют, а способов подстраховаться на все случаи жизни – нет. Ты учишься откладывать деньги и говорить «нет, спасибо, мне завтра на работу» не в качестве тоста. Ты узнаешь об облигациях, процентных ставках, ипотеках, системе налогообложения и как пройти пожарную, сэс и налоговую и не сойти с ума.
На вопрос о детях отвечаешь: «Вы там совсем того Я похожа на человека, которому мало проблем Да у меня полная жопа, мы на самоокупаемость второй год выйти не можем, да у меня времени в туалет сходить нету, какие к чертям дети!»
В тридцать пять ты понимаешь, что родители не вечны, а ипотека, кажется, да.
В сорок ты вообще не очень понимаешь, из-за чего был весь этот сыр-бор, покупаешь очки в умопомрачительной оправе, темную помаду, заказываешь мартини и наслаждаешься жизнью.
На вопрос о детях отвечаешь: «Мне кажется, я еще не готова.»
Через пять лет идешь-таки менять паспорт и избавляешься от той жуткой фотографии. Смотришь на себя двадцатилетнюю и понимаешь, что вот тогда могла бы – легко!
Ну хотя бы потому, что в двадцать лет ты спишь, конечно же, с гением. Удивительным музыкантом, блестящим поэтом и совершенно невообразимым художником. Он самый умный, красив как бог и когда-нибудь обязательно станет миллионером. Ты точно знаешь, что не отксерить такую мужчину просто нельзя. Это преступление, если такая кладезь талантов не найдет своего продолжения! И если ты и не станешь супербогатой знаменитостью, то ваш общий ребенок, вобрав лучшее из вас, точно прославит вас на весь свет.
С появлением первых морщин и зачатков мозга ты почему-то перестаешь любить гениев и начинаешь интересоваться нормальными людьми. И живешь с Васей. Который не пишет трехчастную поэму в прозе, зато регулярно ходит на работу, не употребляет наркотики, каждый вечер возвращается домой, имеет пенсионные накопления и вообще гораздо более скучный чувак. Вася, конечно, получил вышку и в принципе очень неплохой персонаж, но если, не дай бог, ваш общий ребенок возьмет от вас все, что вы можете ему предложить, то он точно прославит вас на весь ютьюб, когда будет ссать в урну напротив медучилища, чтобы отомстить охраннику, в это самое медучилище не пустившему, как это делал папа в молодости, или полезет через забор в парк аттракционов и застрянет на этом самом заборе, как это делала мама.
В двадцать лет ты почему-то больше сосредоточена на том, что именно надо будет говорить сыну, если его возьмут в Гарвард и Оксфорд одновременно, а он хочет сконцентрироваться на своей спортивной карьере.
В тридцать все больше думаешь, а что делать, если ребенок будет с инвалидностью. Ну точнее, ты понимаешь, что, но совершенно не понимаешь, как, потому что в тридцать ты более-менее знакома со страной, в которой живешь.
В двадцать лет ты представляешь, как ты шепчешься и секретничаешь с дочерью, в тридцать прикидываешь, с какими именно травмами твой ребенок будет ходить к психотерапевту.
Чем старше становишься, тем больше возникает вопросов «А что, если». Потому что самое распрекрасное здоровье ничего не гарантирует, самые распрекрасные отношения с партнером ничего не гарантируют, самая распрекрасная генетика ничего не гарантирует, самая распрекрасная работа, самые распрекрасные родственники, самые распрекрасные денежные запасы, самое распрекрасное все на свете НЕ. ГАРАНТИРУЮТ. НИЧЕГО. А у кого они распрекрасные
В двадцать лет об этом как-то не задумываешься. Задумываешься позже. И с каждым годом вся эта затея выглядит все более и более пугающей. И чем больше тебе лет, тем больше ты не готова.
А потом ты идешь в бар, тянешь цветную бурду из соломинки и слышишь, как твои подруги наперебой рассказывают, что все твои страхи преувеличены, а аргументация высосана из пальца.
– Вон я еще в институте родила и ни о чем не жалею. Петька на следующий год уже в школу идет!
– Но ребенок – это же на всю жизнь!
– Оно разруливается, не ссы!
