Николай Ге. «Совесть (Иуда)» (1891)
Холст, масло 149 x 210
Государственная Третьяковская галерея Москва, Россия
В 1891 году на Передвижной выставке появилась новая картина Ге «Совесть», как она окончательно была названа. Вот что пишет о ней сам Н. Н. Ге в письме к Бирюкову: «Все возился со своим Иудой. Я все хотел выразить его душу, понятно, что внешность не может представить никакого интереса… и вот два раза бросав совсем картину, я нашел настоящую форму. Жаль мне, это рассказать мало, до того пластично, это надо видеть. Иуда идет следом за толпой, уводящей Христа, но толпа идет скоро, ученики Иоанн и Петр бегут следом, а на большом расстоянии от них идет медленно Иуда; и побежать не может, и бросить не может. Вот эта двойственность и выражается в движении. При этом освещение и местность поддерживают настроение. С необычайной страстью работаю и, Бог даст, скоро окончу и приеду к вам. Хочу показать Вам».
В письме к С. А. Толстой Ге пишет: «Вот я мучился почти 1,5 месяца и все от привычки к старым формам: все отбросил и, Слава Богу, картина есть. Иуда настоящий предатель, тихий на вид, спокойный, но потерявший спокойствие, потерявший то, чем жил, что любил; и отстать не может от него, и быть с Ним нельзя сам себя отрезал навеки. Один выход такому умереть. Он и умер».
17 декабря Ге писал Т. Л. Толстой: «Раза три мыл холст мылом на полу это все переделывал свою картину, но, наконец, устроил как будто хорошо. А впрочем, я не судья: может и не хорошо, но работать хочется. Картина есть, и смелость, мысль, свойственная моему характеру, тоже есть, окружающие одобряют».
В этих письмах есть два признания: то что художник отбросил навеянное привычкой к старым формам и нашел мысль, свойственную его собственному характеру, она стала самостоятельной, продолжением его собственной души; второе свидетельство, что работал со страстью, бросая и смывая картину, «пока не устроилась». Тот, кто видел эту картину и отнесся к ней внимательно, конечно ее никогда не забудет, сколько бы времени не прошло после того, как он ее видел. Нет ничего более противозаконного с точки зрения организации картины, как она понималась, да и сейчас понимается, чем то, как она «устроилась»: в левом углу почти на переднем плане стоит фигура на дороге, уходящей по диагонали направо. Почти у противоположной стороны картины можно рассмотреть несколько маленьких удаляющихся фигур. Весь центр картины пустой: 9/10 пространства, если не больше, занимают дорога и придорожье, скрывающееся во мгле. Фигура поставлена почти со спины, так что и виден только кончик носа, бороды да узенькая полоска лица. Фигура с головой закрыта светлым покрывалом.
Такая картина могла появиться в конце XIX века, когда устои традиций оказались расшатаны, когда фотография сделала свое дело, освобождая одних и порабощая других. С точки зрения классической картина невозможна: она, в сущности, вся построена на иллюзорном моменте удаляющейся дороги. Художник как бы ставит нас самих на эту дорогу, залитую лунным светом, рядом с этой единственной фигурой, ставит нас в ночь, в лунное сияние и темные тени дороги у каменистого предгорья. Как всегда у Ге, мы сами с силой вовлекаемся в пространство картины и удержаться, оказаться только зрителем очень трудно. И как только мы становимся действующим лицом картины, мы начинаем переживать удивительные вещи. Во-первых, ночь. Тайна лунного света со своими чарами, со своим волшебством вас окружает.
Мерцание лунного света, льющегося, живого, создающего из камней дорогу; звездные туманности ночного неба, искрящиеся, живые, и если вы способны оценивать живопись (а художник ее чувствует всегда, как бы он ни был занят поэтической основой живописи), вас поражает богатство переливов, изменений этого единственного в своем роде цвета. Жизненность этого живописного покрова в богатстве его изменений, преломлений, мерцаний такова, что кажется, каждое движение вашего глаза встречает и новое изменение цвета, в сущности, почти монохромного. И это
