ИСТОРИЯ ЖЕНСКОГО ПОРТРЕТА.(или история любви.)
Исаак Левитан.
«Портрет Софьи Петровны Кувшинниковой.»1888г.
Холст, масло.88 x 57.
Музей-квартира И. И. Бродского.
В конце XIX века жила в первопрестольной удивительная женщина, которую знала, любила и о которой судачила вся художественная Москва. Звали её Софья Петровна Кувшинникова(она родилась в Москве в семье крупного чиновника П.Н.Сафонова, не чуждого литературе и искусству. Детство ее и юность прошли в артистической обстановке. Она занималась музыкой и живописью, участвовала в любительских спектаклях. Именовала себя «жрицей душевного, умственного и художественного». .).
В небольшой казенной квартирке под крышей пожарной каланчи близ Хитрова рынка, выделенной её мужу, полицейскому врачу, она создала салон, в который запросто заходили А.П. Чехов и И.Е. Репин, М.Н. Ермолова и А.И. Южин, А.С. Степанов и В.А. Гиляровский. Да, пожалуй, трудно было в то время найти известного в художественной среде Москвы человека, который хотя бы раз не побывал в гостях у Софи, как любовно называли радушную хозяйку.
В августе 1886 года братья Антон и Михаил Чеховы привели «на каланчу» молодого, но уже известного художника Исаака Левитана, вскоре ставшего завсегдатаем салона. О его пейзажах, привезенных только что из Крыма, говорила вся Москва.
Тогда Софья Петровна была такой, какой видим мы ее на портрете, написанном Левитаном как будто в честь их знакомства: девическая прическа, кудрявые прядки темных волос, падающие на сосредоточенное лицо, букет нарциссов возле ворота бального платья, а выражение глаз почти скорбное…
Что томит ее Предчувствие Ведь тогда началась ее любовь: нерасчетливая, рискованная, отчаянная. Любовь, в которой умная, умевшая сильно и глубоко чувствовать женщина, могла предвидеть заведомое несчастье.
Любовь без будущего. Но ведь и художник любит! Так сияюще не пишут нелюбимых, так вдохновенно не превращают не блиставшую красотой женщину в «воздушную фею», как иронично говорят про портрет даже искренне привязанные к Левитану люди…
Но Софья Петровна уже перешагнула сорокалетие, а Левитану в то время исполнилось двадцать восемь лет. Конечно, есть женщины, которые существуют, как бы, вне своего возраста. Вечные Джульетты, они готовы любить, страдать, надеяться и верить до самого смертного часа.
Что это Наивность сердца, отказывающегося стареть, достойная снисходительной улыбки Редкий дар, которому стоит позавидовать Или другое Благословенная, не подвластная никакому здравому смыслу природа женского сердца, потребность растратить себя во благо другой жизни…
Тогда Левитан был очень одинок, отягощен грузом совсем недавней нищей, голодной юности. Вчерашнее не отпускало его: сиротство, тайные ночевки в пыльных чуланах Училища ваяния и зодчества, где его учили бесплатно, за талант.
Его постоянно мучил стыд за рваные ботинки и руки, на вершок торчащие из заплатанной куртки. Пережитое давало себя знать приступами безотчетной тоски, страха перед судьбой. Порой он начинал сомневаться в своем призвании.
Но теперь она рядом. Вчерашняя ветреница, светская дама, снисходительно принимавшая знаки внимания московских знаменитостей, балованная добрым и великодушным мужем, беззаботным и прочным устройством жизни, где все подчинялось ей, она укрощает самою себя: терпеливо сносит хандру, раздражение, резкости любимого человека, лишь бы вселить в его беспокойную, тревожную душу ощущение лада и надежности. Радуется, когда видит, что мир снова наполняется для Левитана всеми красками, и манит холст, и он улыбчив, мягок, нежен с ней. А людские пересуды ее мало трогают…
Многим Кувшинникова казалась странной, эдакою «вывихнутою костью». Те, кто знали ее молоденькой девушкой, не раз видели дочь помещика Сафонова в мужском костюме и с ружьем, бродящую по лесу. Она, замужняя женщина, хозяйка благопристойного дома, могла позволить себе уехать с друзьями-художниками на этюды, а это почти вызов обществу.
И вместе с тем, даже недоброжелатели отмечали, что смелость и резкость суждений уживались в этой женщине со старомодной изысканностью манер, простотой и естественностью в обращении с людьми, ежечасной готовностью быть чем-нибудь полезной, позаботиться, обласкать. За это прощались ей и излишняя бравада, и тщеславное желание ощущать себя предметом общего восхищения…
Летом 1888 года Левитан, Кувшинникова и их друг, художник Степанов, отправились на Волгу. Маленький городок на волжском косогоре с тропинками, сбегающими сквозь заросли шиповника и сирени к песчаным отмелям, тихие поэтичные улочки с домами-теремами, березовые и тополиные рощи… Никогда Левитану так не работалось. И, наверное, не только чарующая природа действовала на него столь благотворно.
Быть может, здесь, в Плесе, Левитан, привыкший к жалкому гостиничному быту, впервые понял, что такое благодать домашнего очага, смог оценить истинной мерой значение обыкновеннейших вещей: вовремя приготовленный обед, уютно обустроенное жилище, в каждой примете которого чувствовались женские руки.
За три плесских лета художник создал около сорока картин, среди которых такие шедевры, как «Вечер на Волге», «Вечер. Золотой Плес», «После дождя. Плес», «Свежий ветер»… Здесь он закончил свою знаменитую «Березовую рощу» и начал работать над «Тихой обителью».
Вечерами в их маленьком домике звучала музыка. Мягкий свет зеленой лампы освещал клавиатуру. Левитан мог слушать музыку часами. Кувшинникова была не только прекрасной пианисткой. Современники были единодушны в оценке ее необыкновенной художественной одаренности.
Пейзажи и натюрморты Кувшинниковой, нигде специально не учившейся, экспонировались почти на всех периодических выставках Московского общества любителей художеств, на 32-й Передвижной, на петербургских выставках Академии художеств. Ее работы отмечены не только искренностью, тонким пониманием природы, но и художественным мастерством. Видимо, не случайно такой строгий ценитель живописи, как Третьяков, купил у Кувшинниковой картину «В Петропавловской церкви города Плес на Волге»…
В те плесские годы они частенько уходили рисовать вдвоем. Забирались в самую глушь. Левитан раскидывал зонтик, ставил мольберт, а Софья Петровна обычно устраивалась где-нибудь рядом, среди трав и цветов, которые особенно любила рисовать.
Порой они убегали из дома без кистей и красок, просто так, куда глаза глядят, радовались, что даже рисование не отрывает от той красоты, которой напоено все вокруг. С этих прогулок Софья Петровна возвращалась со своим обычным «трофеем» — букетом полевых цветов. Левитан снова рисовал ее… Она уже не та «фея» в бальном платье, но главное оставалось прежним: Левитан рисовал любимую…
Софья Петровна Кувшинникова была музой Левитана восемь лет его недолгой жизни( Ее муж Дмитрий Кувшинников стоически переносил затянувшееся увлечение супруги). Быть может, кому-то она покажется слишком земной для такой возвышенной роли. Но в поисках идеала никто из великих не отправлялся на Олимп. Его находили на нашей грешной земле.
И девочка из калужского захолустья становилась пушкинской «мадонной», а очень обыкновенная барышня «Н. Ф. И» — лермонтовским «ангелом». Художник Врубель возвел свою светлоглазую Надежду на трон «Царицы-лебедя». В честь земных богинь писались бессмертные романсы Глинки, Чайковского, Рахманинова…
Но никакие печали и невзгоды не обходили стороною тех, кого, причисляли к лику бессмертных стихотворная строка, звуки музыки или вдохновенная кисть художника.
Среди множества картин Левитана портретов лишь единицы. Он писал только тех людей, к которым по-особому было расположено его сердце. Софья Петровна Кувшинникова появляется на левитановских холстах не однажды…
Но на «нашем» портрете мы видим,как голубые холодные тени уже вползают в комнату и гасят блеск атласного платья, сгущаются возле фигуры женщины, сидящей в кресле. Левитан всегда любил межвластие дня и вечера, находил особое очарование в этой поре, но сейчас надо торопиться, пока сумерки не унесли теплоту и ясность женского лица…
Потом, когда промчатся плесские дни, он увидит это лицо словно сведенным судорогой, состарившимся, заплаканным, несчастным. И будет несчастным сам: до отчаяния, до отвращения к жизни. Мучительно долгим — в два года — было расставание навсегда, словно каждый нерв, каждая клеточка чего-то живого, соединявшего их, больно, натужно сопротивлялась этому разъединению…
Он полюбил другую… Увлекающийся Левитан влюбился в Анну Николаевну Турчанинову, разгорелся новый роман, не принесший Левитану счастья…
Когда Левитан умер, Софья Кувшинникова, верная своей смелой и щедрой натуре, рассказала об их совместной жизни. О том, как писал он картину, ставшую гимном мудрости, трагедии и бессмертию всякому сущему на этой земле,- «Над вечным покоем». О том, как его кисть вдохновляли звуки бетховенских сонат. Писала она о Левитане так светло и спокойно, будто ничто их не разлучало, кроме того, над чем человек не властен.
Кувшинникова ненамного пережила художника. Умерла, заразившись от больной одинокой художницы, которую выхаживала… Где ее могила, неизвестно…
В 1892 году Антон Павлович Чехов опубликовал в журнале «Север» рассказ «Попрыгунья» — и разразился скандал. «Герои» рассказа узнали себя, и все узнали их. В докторе Осипе Дымове легко угадывался Дмитрий Павлович Кувшинников. В «попрыгунье», его жене Ольге Ивановне, — Софья Петровна Кувшинникова. В художнике Рябовском — Левитан. Ведь Исаак Ильич, как и Рябовский, давал Кувшинниковой уроки живописи, они вместе ездили на этюды на Волгу, меж ними был длительный роман.
Одни читатели злорадно хихикали и потирали руки, со смаком вычитывая из «Попрыгуньи» намеки и аналогии, другие, коих было большинство, осуждали Чехова. Антон Павлович пытался оправдаться. «Можете себе представить, — жаловался он Л.А.Авиловой 29 апреля 1892 года, — одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей «Попрыгуньи», и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика — внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор и живет она с художником».
Не только «внешнее сходство» сближало Кувшинникову с «попрыгуньей», но и ее экстравагантность, восторженность, оригинальность, манеры. Писатель придал литературному образу речь Софьи Петровны, ее любимые выражения, почти дословно привел выдержки из ее писем, адресованных ему, Чехову. Параллели прослеживаются между текстом рассказа и записями в альбоме Кувшинниковой, который имел в ее салоне свободное хождение. Каждый посетитель мог читать его записи, вписывать свои. Поэтому Чехов знал альбом хорошо.
Антон Павлович в точности изобразил и обстановку квартиры, и быт Кувшинниковых, тон и стиль журфиксов Софьи Петровны.
Словом, Чехов нехорошо поступил с женщиной, которая относилась к нему искренне, доброжелательно, принимала у себя дома. Так считали почти все, кто знал Софью Петровну. Бесспорно, Кувшинникова была гораздо человечнее, глубже, одареннее, своеобразнее, чем героиня рассказа. Она никак не походила на ветреную, легкомысленную и пустую Ольгу Ивановну. Свидетельства тому — суждения о Софье Петровне людей, даже близких Чехову.
Михаил Чехов — младший брат А.П.Чехова,вспоминал:»Это была не особенно красивая, но интересная по своим дарованиям женщина. Она прекрасно одевалась, умея из кусочков сшить себе изящный туалет, и обладала счастливым даром придать красоту и уют даже самому унылому жилищу, похожему на сарай. Все у них в квартире казалось роскошным и изящным, а между тем вместо турецких диванов были поставлены ящики из-под мыла и на них положены матрацы под коврами. На окнах вместо занавесок были развешаны простые рыбацкие сети»…
Больше всех обиделся Левитан. Исаак Ильич хотел было вызвать Чехова на дуэль. Его отговорили. Но он рассорился со своим бывшим другом на несколько лет. Софья Петровна навсегда порвала с ним всякие отношения…
Писатель А.С.Лазарев-Грузинский вспоминал: «Софья Петровна Кувшинникова пережила и мужа, и Левитана, и Чехова и своею красивою смертью доказала, что она — не пустелька…»
