Один раз соприкоснувшись судьбами — вы не будете равнодушны друг к другу никогда более.

Я не знаю, как это назвать: память сердца, похожая на мышечную память спортсмена, который вовек не забудет тренировочных движений, или недальновидная собачья привязанность, отмечающая в загашниках памяти тех, кто ласково погладил и дал кость, или же истинное лицо человека, который по сути своей добрый и стремится к добру, или это слабость людская.

Я не могу дать этому объяснения. То ли тупость, то ли доброта, то ли вообще страх, что больше ни в чью сторону не трепыхнется сердечко, но хладнокровными после жарких признаний получается быть с такой натяжкой, с таким напряжением силы воли, что иногда кажется, что развяжется вот-вот пупок.

Так или иначе, хочется узнать, как человек живет, чем он дышит, кто сейчас его вдохновляет. Даже после всего того, что развело вас по разным берегам. Хочется прикоснуться, обнять, поцеловать, согреть или согреться. И это невыразимо трудно — обрывать все эти ленточки, которые тянутся к нему. Их надо резать ножницами под названиями здравый смысл, новая жизнь, мудрость, рассудительность, верность, сила. И, сжав зубы и глотая слезы досады, мы кромсаем все, что нас соединяло когда-то. Специально марая черным мазутом прекрасные этюды. Чтоб никогда больше не восхищаться, чтобы выкинуть на свалку.

Грустно всё это. Грустно и нелепо. Получается, что всю жизнь мы только и делаем, что стараемся не смотреть в чью-то стороны, заставляя себя пялиться на кого-то другого. Если все книги, фильмы и люди вокруг твердят, что надо слушать свое сердце, так почему же мы только и делаем то, что запихиваем ему кляп в рот и вешаем шоры на глаза

И ведь я сама тоже. Тоже туда же. Не отличаюсь ничем от тех, кто следует в ту сторону, куда покажет флюгер здравомыслия, и я сама тоже напускаю равнодушия, когда хочется улыбнуться до ушей и запрыгнуть на плечи, и я молчу, делая гордый, надменный, высокомерный вид, хотя мне бы с удовольствием расцеловать и вывалить всё, что накопилось. Но нет, увы и ах, я — сильная, и я умею, уже умею, вовремя заткнуться, свернуть до той дороги, по которой идешь ты, спокойно не брать трубку, и абсолютно со спокойной совестью жить неделями, не зная, жив ты там без меня или нет.

Вот она цена «взрослости», которая граничит с черствостью. А ведь, если забить на все «нельзя», «некомильфо», «ты не должна», то как бы всё было Как бы пошла жизнь, в какое русло Вот он, вот он — основной отличительный момент, отрезающий жизнь на «до» и «потом» — умение всё взвесить и обдумать. Не скажу, что я этому рада, но есть, как есть.

Карина Соловьёва/Доронина