В кафе пустовало много столов, однако незнакомец сел именно за мой — единственный занятый у окна.

— Добрый вечер, — прохрипел он.

Я ничего не ответил. Из-под моей ручки рождались слова, быстро впитываемые бумагой. Немного старомодно это — сидеть в кафе и писать от руки — но я всего лишь заносил свои мысли в маленький дневник, который всюду таскал с собой. Мой основной трактат о французской литературе двадцатого века хранился на ноутбуке, куда я иногда перепечатывал заметки.

Незнакомец ерзал напротив меня, однако я по-прежнему не поднимал своего взора — чего ради отвлекаться на проходимца. Гораздо важнее не упустить мысль.

«Свобода являлась бременем, от которого подспудно силились изба…»

— Я знаю, почему вы здесь.

Моя рука замерла. Ну вот, сбил меня с толку, теперь я не помню, что собирался писать. Я посмотрел на него: поношенный коричневый пиджак поверх белой майки, щетина, усталый взгляд, хаотичные кудри. Ни дать ни взять сумасшедший или бездомный. И только я свыкся с этой мыслью, как он достал портсигар с золотой инкрустацией в виде змеи, обвивающей пустую чашу. Такой наверняка дорого обошёлся.

— И почему же — наконец решил осведомиться я.

Незнакомец посмотрел в окно. Над городом сомкнулись черные тучи, хлынул холодный ливень, осенний ветер погнал по мостовой жёлтые листья. По стеклу забарабанили капли.

— Небось, литературный труд, — он отпил кофе и закурил.

Я и не заметил возле него кружку эспрессо.

— Или дневник, — добавил он, просмаковав слова, точно детектив.
— Это также мог быть, например, конспект лекций по биологии, — заметил я.
— Не мог.

Незнакомец откинулся на стуле и улыбнулся. Вдруг дверь кафе распахнулась и внутрь вошли люди, овеянные свежим запахом дождя. Мокрые, они выбрали место и подозвали официантку.

Я решил вернуться к моим записям: чужак меня утомил, диалог с ним не строился.

«… силились избавиться от неё…»

— Хороша девчонка, не правда ли

Я вновь замер. Незнакомец по-прежнему курил и, щурясь, смотрел на меня сквозь дым.

— Угу.
— То-то ты на неё так смотришь эдак недели две.

Я хотел было продолжить записи, но мою руку словно парализовало: кисть не слушалась, казалось, она мне не принадлежала. Откуда этот тип знает…

— Думаю, это всё же дневник для записи мыслей. Для книг или статей есть компьютеры.
— Ты следишь за мной — я пристально посмотрел на него, но он лишь ухмыльнулся.
— Нет. Мы оба посещаем это кафе каждый день, просто ты не замечаешь меня — я обычно сижу в дальнем углу.
— Тогда что тебе нужно

Дверь отворилась, и внутрь вошли новые люди. Заведение потихоньку оживало.

— Я хочу помочь.
— Зачем
— Чтобы спасти от одиночества.
— С чего ты взял…
— Брось, не надо, — незнакомец, кашляя, тушил сигару. — Не желаешь — он взял в руки портсигар и протянул мне. Я отказался. — Ну, как хочешь. Так вот, с чего я взял. Всё предельно ясно: отщепенца легко распознать. Вот ты — каждый день приходишь сюда, что-то записываешь, смотришь на официантку, пропадаешь в собственных мыслях и под вечер уходишь.
— И что
— А то, юный падаван, что ты сейчас находишься на периферии одиночества и в шаге от погружения. Знаешь, что тебя ждёт Ничего, совершенно ничего. Ты будешь существовать, как растение, ненавязчиво, отчужденно, наедине с собой.

Подошла официантка. Улыбнулась. Два голубых алмаза, пунцовые губки, веснушки — и всё это венчало рыжее пламя на её голове. Сейчас она заговорит со мной…

— Что-нибудь ещё желаете, молодые люди

Он только что пересказал точь-в-точь мои мысли. Бывало, я задумывался об отчуждении, однако тут же отбрасывал тщетные попытки его понять: мне казалось, что это — лишь способ отвлечь себя от насущных дел. Но я ошибался. Прохожие люди теперь буквально видят во мне отщепенца.

— Нет, — ответил мой сосед по столу.

Официантка ушла. Я уронил ручку, но не поднял — не смог.

— Кто ты — спросил незнакомец.

Запах кофе и табака ударил мне в нос — и я очухался.

— Студент филфака, четвертый курс, пишу работу по французской литературе двадцатого века.
— Стало быть, тебе близок ход моих мыслей. Чем-нибудь ещё занимаешься

Я посмотрел на свой дневник.

— Нет, только учеба.
— А в прошлом
— В прошлом..

Признаться, я удивлен, как он меня раскусил. И как наконец заставил осознать, что я уже давно один. Родителей у меня нет (сирота), друзей нет, в общаге своя комната. Социальная стипендия избавляет меня от бремени в виде работы, так что, можно сказать, в каком-то смысле я свободен.

— Прошлого не существует.
— То есть как
— Оглянись, — сказал я, — кругом сиюминутное настоящее.
— А воспоминания
— С таким же успехом, с каким я вспоминаю событие, его можно сочинить, переиначить, обозвать «прошлым» и сказать: да, такое было со мной!

Незнакомец допил кофе и закурил новую сигару. Он напрягся, на лице образовались морщины, было видно, как он тщился меня понять. Напрасно. Я просто пересказал ему некоторые мысли из дневника, ибо не хотел открывать жизнь первому встречному, пусть даже он распознал во мне меня.

— Болезнь, однако, прогрессирует, — сказал он, пустив из носа дым. При его словах за окном грянул гром, и сверкнула молния.
— Какая еще болезнь
— Одиночество. Это ведь болезнь.
— Почему
— Когда ты последний раз сам заговаривал с людьми

Я обомлел. Не помню. Возможно, уже месяц не…

— Можешь не отвечать, и так знаю, что давно. — Он наклонился ко мне и сосредоточено продолжил: — В общем, твои измышления о времени — чушь собачья. Есть же опыт, да и память часто невозможно обмануть. Нельзя просто изобрести мгновение, насадить на свою биографию и сказать: да, так оно и было. Это во-первых. Во-вторых, ты слишком свободен, чтобы не быть одиноким.
— Ты мыслишь абстрактными категориями! — возмутился я. Мне не нравилось, что этот пришелец пытается разложить меня по кусочкам. — Одиночество, свобода… Да что это вообще такое
— Это, уважаемый филолог, язвы нашего столетия. Одумайся: вот ты, имеешь деньги и время приходить сюда каждый день, размышляешь, пишешь. Ты можешь возразить, сказав, мол, у человека есть обременяющие его обязательства, они не дают ему быть свободным. Но! — он хлопнул ладонью по столу. — Человек свободен в принятии этих обязательств. Ты вполне можешь сказать: мне не нужен университет. И с этого же дня начать самообразование. Сейчас ты свободен даже больше, чем то, о чём я говорил. Отсюда и следствие — отчуждение. Твоя проблема в бессилии: ты не можешь справиться с навалившейся на тебя свободой. Именно поэтому, кстати, большинство людей смиряются с волей фатума, для них слово «судьба» — удобное оправдание своего страха, неспособности блюсти собственную историю.

Я почесал затылок и посмотрел на дневник. Слова незнакомца отдавались гулким эхом в моей голове. Абсолютно неизвестный, он вскрыл мою душу, и что самое страшное — он черпал слова из моего дневника. Когда-то я записывал нечто похожее, но опять-таки не считал это важным: мир повидал миллион философов, но никто из них не оказался прав.

— Одиночество — оно же бегство от свободы, — продолжил он. — И чем человек умнее — так уже повелось — тем больше он подвластен соблазну погрузиться в пучину отчуждения. Не бойся свободы, обуздай её, признай, что ты обречен на свободу, смирись с ней, начни подчинять. Иначе ты осатанеешь от одиночества.
— Но что плохого в одиночестве Человек в конце концов должен оставаться наедине с собой, чтобы познать самого себя. Да и аргументы твои притянуты за уши — пойди скажи человеку на сталелитейном заводе в Урале, который впахивает за десять тысяч в месяц, что он свободен. Сомневаюсь, что тебя поймут.

Незнакомец покачал головой и сделал жест рукой — словно отмахнулся от назойливой мухи.

— Работяге, безусловно, не позавидуешь, но я же тебе говорил: человек свободен в принятии обязательств. Если бы я мог вернуться в прошлое, то сказал бы ему: «Ты свободен, тщательно принимай обязательства, не старайся, прикрываясь неудачей, оправдывать страх и нежелание владеть своей судьбою». Сейчас я говорю это тебе. Ты свободен, можешь делать что угодно, стать кем угодно, творить что захочешь, но ты прозябаешь в компании с собой. Пойми: человеку нужен человек. Без неё, — он кивнул на официантку, что скучала подле прилавка, — и без смирения со свободой ты будешь ковать сталь за копейки.

Я уткнулся лицом в ладони и тяжело вздохнул. В голове всё звенело, по вискам стекал пот. Почему он говорит так, словно видит меня насквозь Он во мне, я не могу от него избавиться. Чувствую приступ тошноты.

— Кто же ты
— Сейчас к тебе подойдёт эта девушка, ты с ней познако…
— Кто ты, чёрт побери!
— …мишься. Потом найдёшь меня у входа в кафе, и я отвечу на вопросы.

Он встал из-за стола и присвистнул, подозвав официантку. Затем направился в сторону выхода.

Она двинулась ко мне. Кафе задребезжало. Дождь по-прежнему отбивал ритм на стекле окна. В глазах поплыло, краски слились воедино, словно я попал в трип.

Я сделал над собой усилие и уставился в дневник. Дневник. Он всё так же лежит на своём месте, никуда не двигается. С чего бы ему двигаться И с чего я взял, что это дневник Быть может, это осознание дневника, но не сам дневник. Как бы я ни пытался, мне не понять: невозможно отличить осознание вещи от самой вещи, это двуединый процесс. Я могу лишь утверждать: дневник есть, он существует, и я существую, потому что мыслю этот дневник. Мыслю… В голове бардак, незнакомец вскрыл меня, всполошил мысли, изобличил, бросил с самим собой. Я один. Один. Я и был один. Теперь…

— Вам что-нибудь ещё

Тихий женский голос привел меня в чувство — официантка, за которой я поглядываю уже вторую неделю. В сущности, я хожу в данное кафе, а не в любое другое именно из-за неё.

— Что-что

Делаю вид, будто не услышал. Незнакомец. Он не выходит из моей головы. Он наказал мне познакомиться, чтобы получить ответы.

— Я спросила, будете ли вы делать новый заказ
— Ах, да…

Делаю глубокий вдох.

— Я хотел бы заказать ваш номер телефона.

Она замерла. Глупо. Я выбрал самый худший способ подружиться с ней. Однако только я хотел извиниться, как тут же она рассмеялась. Я улыбнулся вслед за ней.

— Это… это было оригинально, — сквозь смех проговорила она.

Номера я не получил: у неё не было телефона, лишь планшет. Зато мы обменялись страницами во Вконтакте.

Оплатив счет и распрощавшись с ней, я, довольный удачным стечением обстоятельств, направился к выходу, чтобы найти незнакомца. Он стоял снаружи под навесом и смотрел на дождь, наслаждаясь свежим осенним запахом вперемешку с табаком.

— Ну, как прошло — спросил он.

Только сейчас, разглядев его во весь рост, я понял, что ему не меньше тридцати или тридцати пяти лет. Вид у него усталый.

— Хорошо, — ответил я. — Теперь мой черед спрашивать — кто вы

Он бросил окурок в урну, спрятал портсигар с узором в виде обвивавшей чашу змеи и натянул капюшон.

— Меня зовут Дмитрий Мыслинский, я психиатр, практикую уже десять лет. В свободное от работы время отдыхаю в этом кафе. В какой-то момент начал замечать одинокого человека за одним и тем же столом, и опыт подсказал мне: парню нужна помощь.

После этих слов он двинулся под дождь. Ещё некоторое время я смотрел ему в спину, пока стихия не затмила его полностью.

© Большой Проигрыватель