Когда меня спрашивают о том, как у меня получилось всего добиться, я отвечаю:

— Нужно лишь представить свою мечту такой, будто бы она уже материальна и вы можете дотянуться до неё рукой, а затем сделать всё возможное и невозможное, чтобы коснуться её и заставить работать на себя.

***

Ровно с того момента, когда слово “деньги” впервые соскользнуло с моих уст, я понял: я хочу быть богатым, неприлично и отвратительно богатым.

Я очень любил обеих своих бабушек — милые старушки так меня баловали, что к десяти годам я насчитал в своей копилке около пяти тысяч долларов. И тогда я понял, что иметь богатых родственников не просто хорошо, а жизненно необходимо. Мои строгие родители считали каждый цент, вели тетрадки расходов, которые я для интереса по вечерам листал, и думали обо мне, как о совершенно экономически несамостоятельном человеке. Это было мне на руку.

В двенадцать я пустил свой небольшой капитал, с каждым месяцем пополнявшийся бабулиными взносами, в оборот: платил ботаникам за домашку и распространял тупым одноклассникам, разумеется, за плату, сдавал места у окна в школьном автобусе в аренду на неделю, продавал мамины сэндвичи.

В четырнадцать я пошел работать к пожилым соседям. Я выгуливал их собак дважды в день за девять баксов в день, стриг газоны раз в неделю за столько же. Мама и папа были мной очень довольны, особенно, когда меня хвалили те, кому я помог, и давали пятёрку на расходы. Они очень удивлялись, что незнакомцев, хваливших меня, становилось всё больше — у меня было очень много друзей — я рано понял, как работает теория пяти рукопожатий на практике.

В шестнадцать я наконец завёл девушку. Звучит так, как если бы у меня появился домашний питомец, собака или хомячок. Но Эмма и была словно любимый питомец. Ей нравилось ходить на коротком поводке, в прямом и переносном смыслах, она таскалась за мной повсюду, я водил её в кино и кафе каждые три дня, платила она, хоть я не требовал, разумеется, натурой. Я восхищался каждым сантиметром её идеальной кожи, каждым золотым волоском, изгибами бровей и тёплым взглядом.

Эмма была из тех людей, которым хотелось дарить любовь всем и каждому. Я не знал, что свою любовь она по-настоящему дарила не только мне. С одними она спала, с другими — была на пути к этому, но только со мной, по крайней мере, мне хотелось в это верить, она была собой. Мы разговаривали по душам, лёжа в высокой душистой траве, переплетясь ногами и прижавшись друг к другу. Мы мечтали.

А потом я застал её у себя дома. В объятиях моего отца. Он выбежал из спальни весь мокрый и, на ходу натягивая брюки, бросился ко мне.
— Исаак! Не говори матери, прошу тебя! — взмолился он. — Я не знаю, что на меня нашло, клянусь Богом! Господи, у твоей матери такое слабое сердце, ты же убьешь её!

— Расслабься, — равнодушно ответил я. — Мне плевать.

Отец серьёзно посмотрел на меня. Серьёзно — потому что так ему казалось или он хотел сделать такой вид. На самом деле, ситуация была настолько комичная, что я почти плакал. Эмма голая сидела на родительской кровати, отец причитал что-то, боясь то ли маминого гнева, то ли срока за педофилию.

— Сто баксов, — сказал я.
— Что
— Нет, тысячу в месяц и спи с кем хочешь, я — могила.

“Любовь тоже можно продать”, — подумал я. И поклялся, что больше никогда не буду любить.

***

К двадцати двум мы с приятелем начали бизнес, договорившись с наноинженерами и прочими высшими умами. В двадцать девять я стал его единственным владельцем, ибо мой партнер неожиданно попал в автокатастрофу. Было сложно подкупить его преданных секьюрити, но… На что готовы люди пойти ради денег

В моих руках вращались миллионы. Я купил в одном из небоскрёбов этаж со стеклянными стенами. Боже милостивый, какие закаты и рассветы я наблюдал. Я стал работать по ночам, а спать днём. Ночью жизнь быстрее, чем днём, — когда светло, люди боятся принимать серьёзные решения.

Мои жизненные установки всегда были со мной, словно заповеди. Я действовал всегда только согласно им. Так я выигрывал везде, где мне стоило появиться, так я хватал удачу за хвост, имел её и, надев оковы, эксплуатировал до потери сознания.

Я свернул с пути лишь однажды.

***

Её звали Лиза. Отливающие серебром волосы струились по обнаженной спине, а перед чёрного бархатного платья держался на узкой бретели. У меня перехватило дыхание. Она прошла мимо меня, плавно наклонив голову так, что меня ослепил блеск бриллиантовых сережек.

Я угостил её мартини, делал равнодушный вид, хотя внутри всё напрягалось и пылало, как от пятичасовой пробежки. Мы разговорились. Я чувствовал взгляды, обращённые на нас, они немного смущали, и я, как мальчишка, начинал краснеть. Лизе на них было плевать, она лишь изгибала темно-вишневые губы в полуулыбке.

Больше года я грезил о ней во снах и наяву. Только слепой не заметил бы, что я появлялся там, где гордо вышагивала она каждый раз в новом платье из лучших домов haute couture. Я заключал сделки с теми, с кем она здоровалась за руку и целовала в щеку на манер француженки. Это будто бы приближало меня к ней или хотя бы к её тени. И я становился от этого только безумнее и более отвратительно богатым.

Однажды моя секретарша позвонила мне.
— Мистер Валентин, вас внизу ожидает машина.

Я спустился — мне предстояла неплохая сделка. Каково было мое удивление, когда, сев в салон, по правую руку я обнаружил Лизу в одной только белой горностаевой шубке. Её губы были призывно накрашены кроваво-красной помадой, а глаза блестели в темноте.

***

Мы поженились ещё через год — нужно было уладить формальности с брачным договором. Я не настаивал, но и она не противилась.

Наш общий капитал составлял полтора миллиарда — Лиза была дочкой крупного нефтемагната и имела своё дело в фармацевтической промышленности. Она всегда смеялась:

— Я травлю людей так, что они не только этого не замечают, но и приносят мне один-другой миллион в год.

Мы были парой, о которой говорят “они созданы друг для друга”. Я был счастлив, правда. Только эта женщина знала меня, все мои привычки и текущие новости о моих делах. Она была первой, с кем я советовался, если вообще чувствовал в этом потребность.

***

Кажется, Лиза устроила какой-то ужин.

— Будешь шампанское — ласково спросила она, поцеловав меня в щёку, когда я пришёл. Её губы алели в приглушённом свете свечей. Полупрозрачный неглиже воздушно струился по телу. Я рассеянно кивнул.
— Тебя что-то тревожит — снова поинтересовалась Лиза.
— Сделка сорвалась. Понимаешь ли почти полгода переговоров, а этот идиот отказывается в последнюю минуту и присылает мне записку!
— Тише, любимый, — жена обнимает меня, и я расслабляюсь. С ней было так хорошо. Я чувствовал себя в безопасности.

Отстранившись, она подала мне бокал. Я выпил шампанское, не ощутив вкуса, и…

Проснулся в чужой постели. Рядом — две голые девицы. Я приподнялся на локте, голова жутко трещала. Я склонился с кровати, и меня стошнило на ковер. И не одного меня, судя по всему. Пальцы сдавили виски. Глазные яблоки горели внутри глазниц, словно от трёх бессонных ночей. В горле горчило, я схватил с пыльной прикроватной тумбы бутылку вина и, отхлебнув, прополоскал горло. Сплюнул туда же, на ковер.

Затем я поднялся и, пошатываясь, побрёл к двери. Тут она с грохотом открылась, в комнату ворвались люди с автоматами. Последнее, что я запомнил перед вторым беспамятством за ночь, это приклад, летящий мне в лицо.

***

Плакала Лиза, но больно было мне. Я был как всегда равнодушен и молчалив. Я отдал ей все, что её адвокаты потребовали за нарушение брачного договора: контрольные пакеты в трёх организациях, две из трёх единиц недвижимого имущества, парк гоночных автомобилей и два миллиарда чеком.

— Мы ещё легко откупились, — шепнул мой юрист. Я позволил себе в ответ горько усмехнуться. — И от полиции тоже, ей-богу, легко. Господи, хорошо, что всё удалось по-тихому замять…

После подписания развода, она подошла ко мне. Мы были одни.

— Зачем ты предал меня, Исаак — холодно спросила она, торжествующе улыбаясь. — Сколько лет им было Тринадцать Ты променял меня на малолетних потаскух
— Ты же сама их подбирала, верно — не мигая, посмотрел на неё.

Она облизнула вишневые губы.
— Ты же ничего не докажешь, верно
— Верно, — сказал я. — Ты получила, что хотела — резко бросил я, но затем почти прошептал: — Но я прощаю тебя. Ведь я люблю тебя. Может, будем иногда видеться
— Боже, Исаак, ты жалок, — Лиза закатила глаза и нежно провела ладонью по щеке.

“Верно”, подумалось мне. Я снова убедился в том, что любовь — не более чем опасная ловушка, сжигающая заживо и ломающая каждую чёртову косточку одновременно.

Два месяца я просчитывал варианты мести и остановился на одном из мелькавших в моём мозгу.

***
— Веди себя хорошо, милая, — глажу Лизу по щеке. Она дёргает головой, резинка соскальзывает с волос, они водопадом рассыпаются по плечам блестящим морским перламутром.

Лиза сидит в своей комнате в подвале, в желудке у темноты. Когда я прихожу, она забивается в угол, прячет ноги, покрытые синими пятнами, под себя. Её кожа теперь совсем не сияет. Рядом на полу две миски с едой. Она не ест уже три дня, хоть я и пытался её уговорить.

— Ублюдок, — шипит она, сплёвывает кровь, перемешанную с желчью, и, кажется, что кожа на её острых скулах сейчас порвётся и обнажит белую кость. — Почему ты не убьёшь меня

Я шуточно расправляю ладонь.
— Раз — это вызовет много вопросов, а я пока не хочу в тюрьму, — загибаю большой палец. — Два, — указательный, — твои контрольные пакеты не принесут мне денег, если ты вдруг отправишься в гроб или исчезнешь. Три — слишком скучно, — я снова притрагиваюсь к её голове. — Ну, мне пора, дорогая. К ужину не жди — поем во время этого никому не нужного, но очень важного благотворительного вечера.

— Меня всё равно найдут. Когда-нибудь, но найдут, — убеждённо шипит она. Я целую её в лоб.

Смерть, — думаю я, — слишком слабое наказание за предательство, мучения — та цена, которую платишь за нож в спину.

— Вряд ли, родная, — я по-доброму гляжу в её глаза. — Понимаешь ли, настоящая Лиза Валентин, конечно, теперь затворница — как-никак муж изменил ей, — но скоро она будет чаще выходить в свет, ведь её любимейший отец просит её стать преемницей. А преемнице не пристало сидеть дома монашкой и выходить только в салоны красоты. Всё многомиллиардное состояние после его, не сомневайся, — подмигнул я, — скорейшей смерти, перейдет к ней. К ней одной.

Глаза Лизы округлились. А я улыбнулся.
— А потом она снова выйдет за меня.
— Что ты несёшь — в ужасе шепчет она.
— Всё, что ты забрала у меня, вернётся. Вернётся в трёхкратном размере. Я буду наслаждаться своей долгой жизнью, а ты, милая, будешь гнить в этом подвале десятилетиями. Но я буду навещать тебя.

Я резко поднимаюсь и, одёрнув полы пиджака, быстрым шагом выхожу из лесного домика. Вдохнув поглубже чистого соснового воздуха, защёлкиваю замок. Сердце быстро бьётся, и руки трясутся. От ярости ли

Меня провожает её дикий рев. Не оборачиваясь, иду к машине. Кожаное кресло приятно поскрипывает под моей задницей, обтянутой неприлично дорогим сукном.

На красной дорожке рядом со мной вышагивают мировые звезды кино и шоу-бизнеса, наноизобретатели и нефтяные магнаты. Вспышки камер мелькают тут и там, мне под нос примерно раз в минуту суют диктофон и что-то спрашивают.

— Почему вы расстались с женой
— Вы планируете продавать “Дримс Энтерпрайз”
— Вы достигли всего сами, поднялись из низов. Как это вышло

Я вспоминаю бабушек, родителей, Эмму и Лизу. И оборачиваюсь.

— Нужно лишь представить свою мечту такой, будто бы она уже материальна и вы можете дотянуться до неё рукой, — на меня смотрят миллионы глаз, а я гляжу в объектив телекамеры прямо в их души, и мои губы расплываются в зловещей ухмылке, — а затем сделать всё возможное и невозможное, чтобы коснуться её и заставить работать на себя.

© Большой Проигрыватель