Мне надо выговориться.

Мне нужна сигарета, и свой диалог я буду вести молча. С собой.

После драки не принято махать кулаками, как и не принято говорить «мне так жаль», когда развалил к чертям чью-то жизнь. Не принято у нас верить в лучшее и хватит, прекрати уже. Заткнись, пожалуйста. Каждую нашу встречу я испытываю жгучую смесь из разных чувств. Мне позарез надо видеть тебя хотя бы несколько раз в месяц и знать, что у тебя все хорошо, но также я молю всевышнего, чтобы ты уехал навсегда. И тебя бы вымело сквозняками нахер из моей души.

Ты всё врешь. Врёшь о том, что мы были бы вместе, сложись бы наши обстоятельства иначе. Нет, слышишь, нет! Не были бы. Не отрекаются, любя. Не приходят домой под утро, разбрасывая ботинки и грубые слова. Не спускаются по лестнице, не оборачиваясь. Я простила тебя за всё, что ты сделал, но я не забыла. И всю свою последующую жизнь я строила, исходя из политики неповторения.

Мы всегда были на равных, как ты сказал. Я — не женщина-малыш, требующий опеки, я — не женщина-мамочка, воркующая над тобой. Я — равноценный боец, требуюший уважения и побед. Вот почему ты не пожалел меня в том декабре. Но пожалей ты меня тогда, наверное, осталась бы только жалость между нами. Но нет, ты толкнул меня в спину, улыбаяся во все свои идеальные 32, ты просто хотел посмотреть, на что я способна, сломаюсь ли. И ты увидел. И сейчас между нами соперничество, томные намеки на прошлое, ощетинившаяся тоска, рваная привязанность, но никак не твоя гребаная жалость.

Отойди, ты слишком близко стоишь, как для бывшего мужа. Я не смогу полюбить тебя снова, потому что ты сам разучил меня любить.

Карина Соловьёва/Доронина